— Оставались вы на корабле и когда на нем был поднят германский флаг, а у всех люков и в проходах встали немецкие часовые…
— Да ладно уж, кончай быстрее! Чего душу бередишь…
— Кончаю. А вот когда пришли англичане и подняли на «Воле» свой флаг, Потылица не выдержал. «Хватит, — сказал он. — Пошли к своим». Было так?
— Да было же…
— А ты говорил! «Нет, еще посмотрю, что дальше будет». Верно?
— Да, верно…
— А вот недавно стоял Потылица на сигнальном мостике, смотрел на дредноут и с такой горечью промолвил: «А может, на нем и сейчас мой дружок Коля Уюк служит и ведет сейчас по мне огонь…» Где сейчас Васька?
— Тебе не приходилось французскую канонерку «Ла Скарп» видеть?
— Ну как же! Все время вертелась тут. Только за последнее время что-то ее не видно.
— В мае она хотела мимо Очаковской крепости к Николаеву прорваться, да получила шестидюймовый снаряд в борт с плавучей батареи «Защитник трудящихся». А сигнальщиком на этой батарее был, да, наверное, и сейчас там находится, красный военмор Василий Потылица.
— Очаковская крепость… «Защитник трудящихся»… Красный военмор… Обожди, обожди… Ты кто?
— Ну да, с той стороны.
— Не может быть!
— Это почему же?
— Так ведь с той стороны идти сюда — это верная смерть!
— Как видишь, пока еще жив. Хотя, конечно, опасность есть. Да вот достаточно тебе сейчас доложить о нашем разговоре кондуктору Жежоре, боцману Шопле или самому штабс-капитану Циглеру фон Шаффгаузену-Шенбергу-Эк-Шауфусу, как меня сразу же отправят на крейсер «Корнилов», а то и здесь шлепнут.
— Ну, меня можешь не опасаться. Но обожди, обожди, как же так? Ты что, всем рассказал, что ли, что сюда идешь?
— Нет, только кому положено.
— А как же Васька об этом узнал? — в голосе Уюка снова послышалось недоверие.
— А он и не знал.
— Но ты же сам сказал, что он обо мне говорил.
— Говорил, что ты хороший дружок, а вот остался на корабле. А я тоже имел счастье быть с Василием в дружеских отношениях, так почему же мне тот разговор не запомнить? А фамилия Уюк не часто встречается…
— Это точно…
— Ну вот видишь!..
— Так… прибыл врагам революции служить?
— Нет, чтобы помешать обстрелу Очакова.
— Да… Как же там ребята?
— Держатся.
— Трудно?
— А ты как думаешь?
— Думаю, трудно. Ведь у вас таких орудий нет.
— Вот я и хочу сделать, чтобы и ваши не стреляли.
— Нелегко это… Нелегко. Может, у тебя план есть?
— Ну, прежде надо найти хороших, верных товарищей.
— Люди-то найдутся. А дальше?
— Испортить башенные механизмы.
— Не пойдет народ на это. В третьей башне в обмотку электромоторов позабивали гвозди, так из команды каждого пятого расстреляли, а остальных — на передовую. Они, брат, шутить не любят.
— Другое можно придумать. Только ты меня сведи с надежными людьми, а там видно будет…
— Хорошо, посмотрю… Но ты пока ни во что не вмешивайся, служи как положено. Человек ты новый, за тобой наверняка следить будут, и здесь есть кому это делать. Я пока сам всем займусь, а потом скажу тебе, что к чему… Ну, пошли наверх, а то как бы разыскивать не стали.
И действительно, только Бакай появился на палубе, навстречу ему из-за кормового командного пункта выплыл Жежора.
— Где это ты, земляк, пропадал?
«Черт тебе в аду земляк, а не я», — подумал Федор, но ответил:
— Понимаете, Георгий Григорьевич, корабль давно не ремонтировался, башня осела, ну и начали бимсы за пиллерсы цепляться, абгалдырь чуть ли не совсем стерся, а абуконь того и гляди рассыплется. Это же при стрельбе знаете, что может быть? Вот ходил в подбашенное отделение, приводил в порядок. Пришлось бензель в ход пустить…
— А-а! — глубокомысленно протянул Жежора. — Ну, это надо…
Федор хотел еще чего-нибудь нагородить Жежоре из морской чепухи, да побоялся, как бы не переиграть, а только добавил:
— Устал я, аж плечи болят. Пойду отдыхать…
А в кубрике сказал Савве:
— Ну вот, и у меня телохранитель завелся. Ни на шаг Жежора не отходит…
И спросил:
— А что это Шопля все время со спутником?
— Боится… Есть за ним грешок. Когда англичане возвратили белым корабль, ему вспомнили увлечение анархизмом. Ну и чтобы доказать свою благонадежность, пожертовал двумя своими друзьями. Один попал на «Корнилов», а оттуда сам знаешь. А о другом так ничего и не известно. Телохранителя он себе выбрал по вкусу: помесь слона с куропаткой…
— Как?
— Ум куропатки, сила слоновья. И где он такого выкопал?
— Ты, между прочим, можешь с ним познакомиться. Он в николаевской каторжной тюрьме палачом был. Возможно, это он на шею твоему отцу петлю накинул…
— Как?! — и Савва даже привстал с постели.
— А вот так…
— Нет, это ты точно?
— Своими глазами его там видел. Когда твоего отца?
— В тринадцатом.
— Тогда он.
Савва откинулся навзничь и почти всю ночь не сомкнул глаз, и трудно сказать, о чем он думал. Все время над семьей Хренов висело какое-то несчастье. Детство его было омрачено непомерной нуждой, стремлением отца выбиться в «хозяева» да еще воспоминаниями о гибели деда, осужденного на пожизненную каторгу. В юности — гибель отца. Да и самому пришлось немало горя хлебнуть. В общем, жизнь его так мыкала, что он просто перестал сопротивляться судьбе, плыл по течению и только в самой глубине души ожидал — вот-вот с ним случится что-то хорошее.
Но чем дальше, тем шло хуже. Искали и находили свое место в жизни его бывшие друзья, а вокруг него смыкался круг людей, которых он при всем желании не уважал, да и не мог уважать. Ну, Николай Уюк не в счет, он на корабле остался не потому, что ему тут нравится, у него свое дело, о котором Савва лишь догадывался. Но этот слизняк Растрепин, готовый лизать что хочешь и без мыла влезть куда хочешь, лишь бы начальство им было довольно. Бывший полицейский Жора Обжора, боцман Шопля, предавший своих друзей ради собственного благополучия, контрразведчик с длиннейшей немецкой фамилией, которую Савва никак не может запомнить, о котором поговаривают, что он свою невесту отправил на тот свет, лишь бы заполучить ее драгоценности. И наконец, палач Полозюк, самый настоящий палач, который, наверное, и его отца повесил… Букет!
…Утром Савва, с покрасневшими от бессонной ночи глазами, подошел к Федору.
— В общем так… Можете на меня рассчитывать… Во всем… — сказал он.
ОПАСНОСТЬ
Федор никогда не жаловался на аппетит, ел все, что под руку попадет, и в шутку говорил: «Даже жареные гвозди мой желудок переварит». Но тут его накормили такой бурдой, что невольно у него вырвалось:
— Забыли господа офицеры о «Потемкине»… А тоже с плохой пищи началось…
И тут второй наводчик Растрепин начал громко выражать неудовольствие и порядками на корабле, и действиями артиллерийского офицера, да и вообще всем на свете.
Савва, не обращая внимания, смазывал подшипник, Федор возился около панорамы прицела, а Уюк не выдержал:
— Заткнись! А то схлопочешь между глаз… Крутишься как береста на огне.
Растрепин умолк и вскоре куда-то исчез.
— И надо тебе!.. — с укором сказал Уюк Федору. — Да при этой мрази… На-ка вот лучше почитай, — протянул ему лист бумаги.
Федор с удивлением увидел отпечатанное воззвание советских моряков к морякам врангелевского флота. Это воззвание принималось, еще когда он был в Очакове, а на обороте было отпечатано личное письмо военмора Ивана Камбулова.
«Товарищи моряки! За многие годы борьбы сколько из нашего славного племени титанов морей погибло за правое дело трудящихся масс! Нас вешали, расстреливали, издевалась над нами черная свора помещиков, капиталистов и их прислужников. Вспомните, сколько погибло нас в 1905, 1910, 1912 и 1917 годах — за право народа!
Дорогие товарищи! Когда в настоящее время Красное Знамя Труда воспламеняется все далее и далее, призываю вас всех сплотиться в единую семью и не дать капиталистам и помещикам осквернить славное имя красного моряка.