О`Генри
Перевод Зин. Львовского
По поводу успокаивающего злака, столь ценимого сэром Вальтером, рассмотрим случай с Мартином Барней.
Строилась железная дорога вдоль западного берега реки Гарлэм.
Баржа-столовая Дениса Корригана, подрядчика, была привязана к дереву на берегу. Двадцать два ирландца работали здесь, вытягивая из себя жилы. Один человек, работавший на барже на кухне, был немец. Всеми ими командовал жестокий Корриган, мучивший их, как начальник команды каторжан. Он платил так мало, что у большинства, как бы усердно они ни работали, оставалось очень немного за покрытием расходов на еду и табак. Многие были у него в долгу. Корриган всех кормил на барже и кормил хорошо, так как еда возвращалась ему в виде работы.
Мартин Барней отставал больше всех. Это был маленький человечек с мускулистыми руками и ногами, с седовато-рыженькой маленькой бородкой. Он был слишком жидок для этой работы, которая поглотила бы силу паровой черпалки. Работа была тяжелая. Кроме того, вдоль берега реки стоял гул от москитов. Как ребенок в темной комнате обращает взгляд на бледный успокоительный свет в окне, так и труженики эти следили за солнцем, которое дарило им час менее горький, чем все остальные. Поужинав после заката, они сбивались в кучку на берегу реки и прогоняли жужжащие и кружащиеся стаи москитов едким дымом двадцати трех трубок. В таком союзе против врага, они извлекали в этот час несколько хорошо прокопченных капель чаши радости.
С каждой неделей Барней должал все больше. Корриган держал на барже небольшое количество товаров, которые он продавал рабочим без убытка для себя. Барней был хорошим потребителем по табачной части. Мешочек табаку, когда он шел утром на работу, другой, когда возвращался вечером,-так ежедневно увеличивался его долг. Барней был настоящим курильщиком; однакоже, неправда, что он ел с трубкой во рту, как о нем рассказывают. Маленький человечек не жаловался. Было много еды, много табаку, и был тиран, которого можно было ругать. Так почему же ему, ирландцу, не быть довольным?
Как-то утром, идя вместе с другими на работу, он остановился у соснового прилавка за обычным мешочком табаку.
- Нет больше для вас! - сказал Корриган:- ваш счет закрыт. Вы лишаетесь кредита. Нет, даже табаку не получите. Не даю табаку в долг. Если хотите работать и есть - хорошо, но курение ваше пошло к чорту. Последуйте моему совету: поищите другую работу.
- У меня нет табаку, чтобы курить сегодня, м-р Корриган,- сказал Барней, не вполне понимая, как подобная вещь могла с ним случиться.
- Заработайте сначала,- сказал Корриган,- затем покупайте.
Барней остался; он не знал другого дела. Сначала он не отдавал себа отчета, что табак для него - отец и мать, духовник и возлюбленная, жена и ребенок.
В течение трех дней ему удавалось наполнять трубку из мешочков товарищей, но затем все они перестали допускать его к своим кисетам. Они грубо, но по - дружески сказали ему, что из всех вещей в мире скорее всего надо поделиться табаком с тем, кто хочет курить, но прибавили при этом, что заимствование из запаса товарища в большей мере, чем того требует временная необходимость, сопряжено с большой опасностью для дружбы. Тогда в душе Барнея стало мрачно, как в колодце.
Посасывая остов своей замершей,трубки, он, ковыляя, исполнял свои обязанности, толкая тачку с камнями и грязью и чувствуя на себе впервые проклятие Адама. Другие люди, лишенные одного удовольствия, прибегли бы к другим наслаждениям, но у Барнея в жизни было только два развлечения. Одно - его трубка, другое - экстатическая надежда, что на том свете не будут строить железную дорогу.
В обед он предоставлял другим спешить на баржу, а сам, став на четвереньки, яростно ползал по земле, где сидели товарищи, стараясь найти упавшие крошки табаку. Раз он спустился вниз, к реке, и наполнил трубку сухими листьями ивы. При первой же затяжке он плюнул по направлению к барже и произнес по адресу Корригана самое отборное проклятие, которое только знал, начиная с первых на земле Корриганов и кончая Корриганами, которые услышат трубу архангела Гавриила.
Он начинал ненавидеть Корригана всеми своими расшатанными нервами и душой. Ему смутно рисовалось даже убийство. Пять дней он не пробовал табаку - он, куривший ранее целый день и считавший плохо проведенной ту ночь, когда не просыпался, чтобы выкурить одну или две трубки под одеялом.
Однажды у барки остановился человек, сообщивший, что можно получить работу в Бронкс-Парке, где требовалось большое количество рабочих для производства каких - то улучшений. После обеда Барней ушел на тридцать ярдов вниз по берегу реки, подальше от сводившего его с ума запаха чужих трубок. Он присел на камень, подумывая о том, чтобы отправиться в Бронкс, Там он, по крайней мере, заработает на табак! Но что, если по книгам окажется, что он должен Корригану? Труд каждого человека стоит его содержания. Но ему было неприятно уйти, не сведя счетов с жестоким вымогателем, лишившим его трубки. Был ли какой-нибудь способ сделать это?
Мягко ступая между глыбами земли, подошел Тони, человек из племени готов, работавший на кухне. Он оскалил зубы, подойдя к Барнею, а этот несчастный человек, полный расовой враждебности и презиравший учтивость, зарычал на него.
- Что тебе надо, Даго?
У Тони тоже была своя неприятность - и проект заговора.
Он тоже ненавидел Корригана и радовался, когда замечал это в других.
- Как вам нравится м-р Корриган? - спросил он.- Считаете вы его хорошим человеком?
- К чорту его,- сказал Барней.- Чтобы его печень превратилась в воду, чтобы кости его треснули от холода в сердце! Пусть собачий укроп вырастет над могилами его предков! Пусть внуки его детей родятся без глаз! Пусть виски превратится во рту его в кислое молоко! И, когда он чихает, пусть подошвы его ног покрываются волдырями! Пусть от дыма трубки у него слезятся глаза, пусть слезы его падут на траву, которую едят его коровы, и отравят масло, которым он мажет хлеб!
Хотя Тони и не понял всех красот этих образов, он вывел заключение, что слова Барнея по своему содержанию достаточно антикорриганны, поэтому он сел рядом с Барнеем на камень и с доверчивостью товарища-заговорщика открыл ему свой план.