Ну и чем тебе сейчас не случай? Доставай из морозилки свои куриные грудки, готовь соус. Бутылка вина у тебя есть и минут тридцать до появления Луи. Успеешь! Твоя микроволновка — высший класс, в отличие от твоего принтера.
Я отодвинула дощечку с луком и азартно схватила мыло — не хватало еще, чтобы дверцы холодильника и микроволновки пострадали, как телефонная трубка. Конечно же Луи обрадуется приглашению на ужин! Ну не стал бы он предлагать подвезти сумку, не имея, так сказать, приватных планов.
А Мелани?
Что мне Мелани! Я же знаю, что она ему не жена!
А Нестор?…
В дверь позвонили. Не может быть! Это слишком скоро! Кое-как смыв мыльную пену, я метнулась в прихожую.
— Кто там?
— Инспектор Виньо, мадам.
Я едва справилась с замком: руки были мокрые и к тому же дрожали.
— Проходите!
— Нет, что вы! Вот сумка. — Он держал ее в руках. — Ваша?
— Да проходите же!
— Но… — Он прерывисто вздохнул, смущенно пожал плечами, сдернул фуражку и шагнул в квартиру. — Но, может быть, она не ваша?
— Моя! Моя! Спасибо! Одну минуту, я закрою дверь.
Я протянула руку, чтобы сделать это, но в моей прихожей было так тесно, что я невольно приблизилась к Луи почти вплотную и как бы даже приобняла его этой, протянутой к замку рукой. Луи был совсем рядом. Я ощутила аромат трубочного табака, и очень слабый запах какого-то цветочного одеколона или просто мыла, и то, как его грудная клетка напряглась под мундиром. От неловкости я втянула голову в плечи и смотрела в пол. Замок щелкнул, а я вдруг почувствовала поцелуй на своих волосах. Я вскинулась:
— Вы?…
— Да. — Его глаза были темными и глубокими, а рот медленно приоткрылся в виноватую улыбку, приподняв усы и изогнув эту саму мучительную для меня полосочку между ними и усами. — Простите, я не знаю, как это вышло.
Я чувствовала, как он весь дрожит, да и меня саму трясло не меньше.
— Я сейчас уйду… — Губы Луи двигались, и эта тонкая полосочка вместе с ними. — Пожалуйста, забудем об этом, мада…
Договорить ему я не дала, потому что привстала на цыпочки и прижалась ртом к его губам, стараясь коснуться языком этой полосочки. Она была восхитительно нежной, теплой и чуть горьковатой на вкус. Пикантно горьковатой, как от трубочного табака.
— Вы курите трубку? — переведя дыхание, глупо спросила я, едва справляясь со своей дрожью.
— Трубку? — тоже едва справляясь с собой, повторил он. — Да, правда, трубку.
— Еще, — сказала я.
— Да, да, еще! — И выронил фуражку и сумку.
Я закрыла глаза и опять почувствовала его губы, но не только губы! Мои руки сами собой гладили Луи по упругой шее, по жестким стриженным на затылке волосам, его руки прижались к моей спине, моя грудь — к его груди. И это было так хорошо! Я испытывала ощущение огромного светлого приближающегося счастья! Мои совершенно самостоятельные руки переместились на его воротник и деловито принялись развязывать галстук, расстегивать мундир и рубашку. Губ мы не разнимали, и я не открывала глаз. Его руки тоже сделались смелее, вытянули из юбки мою блузку, ласково забрались под нее, приближаясь к застежке бюстгальтера. И от этого предчувствие счастья во мне неудержимо росло — я испытывала потрясающую радость от каждого его прикосновения, каждого вздоха. Да, да, испытывать радость — это и значит «балдеть»…
Боже! Я вздрогнула. Отстранилась. Открыла глаза. Он смотрел на меня как на чудо, смущенно покусывая губы. Лучше бы он не делал этого! Зачем он шевелит губами? Или нарочно, зная, что меня сводит с ума эта полосочка кожи над его ртом под блестящими волосками? Конечно, я просто «балдею», «тащусь», «кайфую» от его усов… Господи, мне же это совсем не нужно!
— Может быть… — неуверенно начал Луи, вероятно догадавшись, что я тоже не уверена, правильно ли мы делаем.
— Может быть, — согласилась я, все же не решаясь разжать объятия.
И тут взволнованно заголосил телефон.
— Извините. — Я бросилась в комнату к аппарату, как к верному другу.
— Слушай, такой сюжет! Просто с ума сойти какой! — Нестор ржал во все горло. — Мне только что звонил шантажист!
— Шантажист?
— Ну! И угрожал, что если я до двенадцати ночи не выкуплю у него свою рукопись за пятьдесят тысяч, то завтра же во всех газетах будет напечатано, что никакого Нестора Мориньяка не существует, а все написала баба! Леокадия де Орфез! — Нестор просто закатывался. — Нет, ну ты представляешь: пятьдесят тысяч! Вот кретин!
— Подожди, Нестор. Какой-то человек нашел мою рукопись и решил, что она твоя? Да не смейся ты! Объясни толком.
— Что тут объяснять? У тебя же наверняка на титуле написано: «Леокадия де Орфез тире Н. Мориньяк», или «Н. Мориньяк» в скобках. Ясно же, что просто «Н.», а не «Надин» полностью! И название как для детектива: «Капли отцовской крови», и, оказывается, труп на первой странице! Чей хоть? Обманутого мужа или героя-любовника? — Он с удовольствием хохотнул. — Кстати, дорогая, раньше ты никогда не писала про кровь и убийство! Что это на тебя накатило?
— Да просто идиотское название! Я дала нормальное: «Нежность памяти», а они прочли краткое содержание в заявке — там речь о бастарде королевской крови — и придумали свое. Дескать, для публики так привлекательнее! А «Нежность памяти» напоминает название книги Аполлинера «Нежный, как память». — Мы с Нестором оба любим Аполлинера. — Ладно, неважно! Ты мне лучше, скажи…
Я хотела расспросить, чем закончились переговоры с шантажистом, но Нестор с хохотом перебил:
— Так труп-то чей? Мужа или любовника?