Она понимала, что она не из тех девушек, кто способен увлечь мужчину, подобного Колину, и, похоже, никогда такой не станет.
Десятого апреля 1813 года – ровно через два дня после ее семнадцатого дня рождения – Пенелопа Федерингтон дебютировала в лондонском свете. Ей этого совсем не хотелось, и она умоляла мать подождать еще хотя бы год. Мало того, что Пенелопа была на десяток килограммов тяжелее, чем следовало, ее лицо имело тенденцию покрываться красными пятнами, стоило ей понервничать, – а ничто на свете не пугало ее до такой степени, как лондонские балы.
Она пыталась напомнить себе, что красота не главное, но это было слабым утешением, особенно когда она вспоминала о своей природной застенчивости. Что может быть более удручающим, чем некрасивая девица, лишенная всякой индивидуальности? В первый год ее появления на ярмарке невест эта сентенция служила точной характеристикой Пенелопы. Ну, может, не совсем точной… Скажем так, некрасивая девица с некоторым намеком на индивидуальность.
Однако в ее душе жила убежденность, что она умна и добра. Правда, этим незаурядным качествам Пенелопа не могла найти достойного применения и с недоумением обнаруживала, что говорит либо не то, что хотела, либо вообще молчит, что случалось гораздо чаще.
Положение усугублялось еще и тем, что мать не позволяла Пенелопе самой выбирать одежду. Ока была или в белом, обязательном для юных дебютанток (отнюдь не красившем ее), или в желтом, красном, или оранжевом, что сказывалось на ее внешности самым плачевным образом. Единственный раз, когда Пенелопа попыталась примерить зеленое, миссис Федерингтон уперлась ладонями в свои мощные бока и заявила, что зеленый цвет навевает уныние.
– А вот желтый, – изрекла она, – цвет счастья. Счастливая девушка скорее поймает мужа.
После этого Пенелопа окончательно решила, что лучше даже не пытаться понять ход мыслей ее матери.
В результате все туалеты Пенелопы были желтыми, оранжевыми, а порой и красными, что делало ее совершенно несчастной и чудовищно смотрелось с ее карими глазами и рыжеватыми волосами. Но поскольку от нее ничего не зависело, Пенелопа решила улыбаться и терпеть: если она не сможет выдавить улыбку, то по крайней мере не станет плакать на глазах у публики.
Чего, с гордостью отмечала Пенелопа, она никогда и не делала.
И как будто этого было недостаточно, именно в 1813 году в «Светских новостях» начали печататься еженедельные обзоры, принадлежавшие перу некоей таинственной особы, именовавшей себя леди Уистлдаун. Одностраничная газетка стала сенсацией. Никто не знал, кто такая леди Уистлдаун на самом деле, но у каждого, казалось, были свои соображения на этот счет. Неделями – нет, месяцами – Лондон только об этом и говорил. Первые две недели газета доставлялась бесплатно – достаточно, чтобы заинтриговать высший свет, – после чего доставка внезапно прекратилась, зато на улицах появились мальчишки-разносчики, запрашивающие просто возмутительную цену в пять пенни за газетный листок.
Но к этому моменту никто и помыслить не мог, чтобы обойтись без ежедневной дозы последних сплетен, и все безропотно расставались со своими монетами.
В результате некая женщина (или, как полагали некоторые, мужчина) становилась богатой.
От своих предшественников леди Уистлдаун отличало то, что она не скрывала имен персонажей своих заметок. В газетке не было намеков на леди Р. или миссис В. Если леди Уистлдаун писала о ком-то, она указывала его полное имя.
И когда леди Уистлдаун хотелось написать о Пенелопе Федерингтон, она так и поступала. Первое появление Пенелопы в «Светских новостях» выглядело следующим образом:
« Из-за неудачного выбора платья мисс Пенелопа Федерингтон выглядела как перезревший плод цитрусовых ».
Довольно болезненный укол, признаться, хотя и чистая правда.
Второе появление Пенелопы в газете леди Уистлдаун выглядело не лучше:
« За весь вечер мисс Пенелопа; Федерингтон не произнесла ни слова, и неудивительно! Бедняжка просто утонула в оборках своего платья ».
В общем, Пенелопа не без оснований опасалась, что подобные отзывы не прибавят ей популярности.
И все же сезон нельзя было назвать полной катастрофой. Нашлись люди, с которыми она подружилась. Леди Бриджертон, как ни странно, прониклась к ней симпатией, и Пенелопа обнаружила, что может говорить с обаятельной виконтессой на темы, которые она никогда не стала бы обсуждать со своей матерью. Именно виконтесса познакомила ее с Элоизой Бриджертон, младшей сестрой красавца Колина. Элоизе тоже только что исполнилось семнадцать, но у ее матери хватило мудрости отложить ее дебют в свете на год, хотя Элоиза в избытке обладала привлекательностью и обаянием Бриджертонов.
Проводя первую половину дня в кремово-зеленой гостиной Бриджертон-Хауса (а чаще в спальне Элоизы, где они могли сколько угодно смеяться и обсуждать все на свете), Пенелопа время от времени сталкивалась с Колином, который – в свои двадцать два года – еще не сменил родительский дом на холостяцкое жилье.
Хотя Пенелопа и раньше полагала, что влюблена в Колина, ее детская влюбленность не шла ни в какое сравнение с тем, что она почувствовала, узнав его лучше. Колин Бриджертон оказался чертовски остроумным, веселым и бесшабашным, что делало его неотразимым в глазах женщин, но главное…
Колин Бриджертон был милым.
Какое глупое словечко! Однако при всей своей банальности оно идеально подходило к Колину. У него всегда находилось несколько добрых слов для Пенелопы, а когда она наконец набралась смелости сказать что-нибудь в ответ, помимо обычных приветствий и прощаний, Колин выслушал ее с явным интересом, что весьма облегчило их последующее общение.