– Привет, – голос у меня хрипит.
– Привет, – повторяешь эхом. И добавляешь вдруг: – Звучишь паршиво.
– Устал, – пожимаю плечами, скидываю куртку и подхожу к твоей кровати.
– Дерьмовый день? – все так же смотришь в потолок.
Ну, конечно…
Зажмуриваюсь и с силой стискиваю переносицу, пережидая болезненное чувство, сдавившее горло.
Блядь.
– Нормальный, – сапоги в белых соляных разводах занимают свое место под стулом – еще пара месяцев и придется доставать новые. От завода смену выдают раз в год. Как будто не знают, что от жижи, которая хлюпает под ногами в цехах, любая обувь расползается за пару месяцев. – Не хуже, чем обычно. Сам как?
В ответ только коротко смеешься. А потом просишь:
– Хочу на тебя посмотреть.
Сажусь на край матраса, чувствуя, как он прогибается под моим весом, прохожусь ладонью по твоей щеке и осторожно поворачиваю твою голову. Поправляю подушку, чтобы не мешала.
– Выглядишь так же, как и звучишь, – резюмируешь и улыбаешься уголком рта.
Машинально тру щеку, чувствуя под пальцами неровность воспаленной кожи. Боль лениво царапает, заставляя поморщиться.
Я привык. Должен был.
От этого зависит моя работоспособность. Потому что если я потеряю работу, то потеряю все: комнату, право жить на двадцатом уровне – самом дешевом и последнем пригодном для жизни. И самое страшное – тебя.
Неполноценные резиденты станции подвергаются принудительной эвтаназии, если у них нет человека, который мог бы доказать комиссии, что сможет возместить экономике ущерб. Грубо говоря – работать за двоих.
Мне это удалось.
Благодаря здоровью уровня «A» и сертификату об окончании школы, я выцарапал должность начальника бригады на отходоперерабатывающем заводе. Только перерабатывался там не мусор, а отходы обеспечительных систем станции. Дело приходилось иметь с радиацией, химической отработкой и еще с кучей всякой дряни.
«Срок годности» работника этого предприятия не превышал пяти лет. Я отработал уже год. И понял, что такое гнить заживо – насмотрелся на блюющих кровью «коллег».
Я знал, что это ждет и меня тоже. Знал, что придет время, и я не смогу подняться с кровати, чтобы выйти на очередную смену. Или просто упаду на залитый черной жижей пол цеха, чтобы мой труп завернули в маркированный знаками биологической, химической и радиационной опасности мешок и увезли на утилизацию.
О том, что после этого случится с тобой, я предпочитал не думать.
В конце концов, это я был тем, кто виноват.
***
Год назад я жил на пятнадцатом уровне, работал санитаром в госпитале и копил деньги на курсы младших медицинских работников, которые давали право работать на «скорой». А в свободное от работы время периодически наведывался в местный клуб. Благо бухло там стоило не так уж и дорого. Как и наркота. Ею я, правда, не злоупотреблял.
Но в тот день был выходной, настроение колебалось между «хуево» и «очень хуево», поэтому я нашел местного дилера, который по совместительству являлся администратором, и взял у него пару таблеток.
И было еще… одно.
То, о чем я мог думать, находясь только под кайфом.
Ты работал каждый день. Но со мной трахался бесплатно. И никогда в клубе. Обычно я находил тебя где-нибудь у барной стойки или у VIP-зоны, где отирались все шлюхи, в надежде подцепить кого побогаче, мы перекидывались парой слов и шли к выходу.
В тот раз все шло именно по этой схеме.
Я закинулся таблетками и, продираясь через танцующую толпу, направился к VIP-зоне.
То, что ты «работал», я увидел издали. Вернее, я увидел то, как какой-то низкорослый лысоватый мужик в костюме по-хозяйски лапал тебя за задницу и что-то говорил на ухо. На лице у тебя застыла пластмассовая улыбка.
Я наблюдал со всем этим, с мазохистским удовольствием чувствуя, как больно что-то сжимается в груди.
Это было моим наказанием. Пидоры не заслуживают ничего хорошего. Особенно те, что трахают шлюх.
Меня ты увидел спустя пару минут, когда, сделав над собой усилие, я подошел ближе.
Вздрогнул, вцепился в запястье гладящего твою задницу мужика и отстранился. Что-то сказал. В ответ несостоявшийся клиент схватил тебя было за руку, но тут уже возник я.
Не пришлось даже ничего говорить. Мои метр девяносто при весе в восемьдесят и небритое мрачное лицо сделали свое дело без лишних слов.
Мужик пробормотал что-то злобное и слился. Наверняка заплатил тебе вперед.
– Заплатил мне вперед, – нервно улыбаешься и поправляешь аккуратно уложенную челку. Несколько прядей в ней мягко и едва заметно светятся голубым.
– Я так и понял, – засовываю руки в карманы и облокачиваюсь плечом о стену. – Ну, хоть что-то за сегодня заработаешь.
В глазах у тебя мелькает болезненное. Пожимаешь плечами и опускаешь голову.
Зря я так.
– Извини, – перед глазами рябит – меня уже начало накрывать.
– Ничего, – вдруг подходишь совсем близко. Так, что я чувствую горько-сладкий запах твоей туалетной воды.
Словно в замедленном действии смотрю, как ты кладешь руку мне на грудь. Ногти у тебя накрашены черным. На пальцах дешевые металлические кольца. Какой-то браслет на запястье.
Перехватываю твою ладонь, зачем-то подношу к лицу.
– Пойдем, – мягко убираешь руку и идешь к выходу.
Я послушно плетусь за тобой, чувствуя, как по телу разливается легкость и сладкое предвкушение.
Под кайфом легче. По крайней мере, сейчас мне нравится то, что я люблю тебя. Потому что обычно за это я чувствовал к себе только ненависть.
Но не сейчас.
В загаженном коридоре у выхода я ловлю тебя за руку, дергаю на себя и целую в губы. Они у тебя мягкие и горячие.
– У меня стояк, – хрипло шепчу тебе на ухо.
Молча прижимаешься пахом к моему бедру. И я чувствую, что ты возбужден не меньше моего.
Провожу ладонью по твоему коротко выбритому затылку, соскальзываю пальцами на шею, нащупываю цепочки от многочисленных амулетов, что ты вечно нацепляешь на себя. Тяну их вверх, собираю в кулак, стягиваю.
Задушено всхлипываешь, кусаешь меня за нижнюю губу.
Еще немного, и я нагну тебя прямо здесь.
Отпускаю цепочки, отстраняюсь. В неверном ночном освещении коридора на твоей шее видны розовые полосы.
Тяжело дышишь, глядя мне в глаза.
Молча поправляю воротник рубашки и подталкиваю тебя вперед. Трахаться лучше за закрытыми дверями. К тому же ночью в тесных коридорах блока «C» становится небезопасно.
А потом…
Все дальнейшее слилось в памяти в один болезненный мутный ком. То, как я зацепился языками с компанией каких-то обдолбанных отморозков, обозвавших нас хуесосами, как ты просил меня просто уйти.
Я мог бы послушаться. Но не стал. А потом стало поздно.
Не то чтобы против трех арматурных прутов есть шансы.
Очнувшись в медотсеке, я узнал, что у меня сотрясение мозга средней степени тяжести, сломана рука и с десяток гематом и ссадин. Ничего такого, что можно считать опасным.
Что до тебя, то…
Не знаю, можно ли назвать везением то, что ты выжил. Удар прута повредил шейный отдел позвоночника, вызвав паралич всего тела.
Оставить тебя я не смог. Как не смог и допустить того, чтобы тебя подвергли эвтаназии.
Зарплаты санитара не хватало, чтобы платить налог за себя, оплачивать правительству твою жизнь и снимать квартиру на пятнадцатом уровне. Поэтому я снял комнату на двадцатом и устроился на переработку отходов.
Это был единственный способ отсрочить твою смерть.
Но я знал, хоть мы об этом никогда и не говорили, ты был против. Ты хотел умереть.
Да и кто бы не хотел?
***
– Эй, – я едва слышу твой голос. – Макс!
– Что, Ю? – тяжело сглатываю и беру тебя за руку. Зачем только. Ты все равно ничего не почувствуешь.
– Хочу тебя поцеловать, – выдыхаешь неловко.
Молча наклоняюсь и, помедлив, аккуратно целую тебя в губы. Они все такие же мягкие. Только холодные.
– Сего́дня это появилось? – медленно моргаешь. Глаза у тебя покрасневшие, тусклые. Но всё такие же красивые: раскосые, темно-карие. Твой отец был из азиатского сектора. Вроде бы вьетнамец.