Кашель усилился, и я догадался, что его издавал ребенок.
— Хорошо, — решил мистер Уолш после непродолжительных раздумий, — Эдна, убери со стола. Джед, ты помоги матери, а мы с доктором навестим твоего братишку.
Дом, неприглядный снаружи, оказался весьма просторным и светлым изнутри, но убогость обстановки сводила на нет все усилия строителей. В детской на узкой, не по размеру короткой койке под грудой одеял лежал мальчик, на первый взгляд не старше десяти лет от роду. Большие влажно блестевшие глаза настороженно уставились на меня, а тонкие детские ручки испуганно прижали край овечьего пледа к лицу.
— Гай, поздоровайся с доктором, — неожиданно ласково для своих габаритов и устрашающей внешности заговорил мужчина, и сердце мое сжалось от нежности, что сквозила в его голосе, — Господин пришел вылечить тебя, малыш.
— Здравствуй, Гай, — я улыбнулся, — Как ты себя чувствуешь?
Мальчик посмотрел на отца и, получив одобрение, робко ответил:
— Хорошо, господин доктор.
После этого приступ сухого кашля сотряс его тщедушное тельце. Я почувствовал острую потребность обнять его, успокоить, обещать, что все будет хорошо. Двейн Уолш смотрел на меня, как на последнюю надежду, и я готов был сделать все, от меня зависящее, чтобы его не разочаровать.
Ночь я решил провести рядом с больным. Мне постелили у окна, и я, пристроившись на подоконнике, в свете молодого месяца принялся за составление рецепта.
В какой-то момент я погрузился в царство Морфея, однако что-то разбудило меня, возможно, духота, которой я ранее не замечал. Серп луны по-прежнему освещал комнату как маленькое ночное солнце, я потянулся к окну и открыл его настежь, впуская свежий бодрящий воздух, который был необходим беспокойно спящему Гаю. Внезапно некая бесформенная тень мелькнула перед домом, на долю секунды заслонив собой свет, я выглянул наружу и увидел на лужайке девушку в длинном белом платье. Черные волосы ее гладкой волной падали на грудь, почти скрывая смутно белевшее лицо.
Гай отчаянно закашлял во сне, задыхаясь в мучительном приступе, но вовсе не это заставило мои волосы зашевелиться от ужаса.
Ночной воздух задрожал от жуткого вопля, страшнее которого я не слышал в жизни, будто с кого-то заживо сдирали кожу или растягивали на дыбе. Парализованный этим звуком, я едва мог сдвинуться с места, и когда призрак в окне взмыл в небо, оглашая округу душераздирающими криками, я отмер и быстро запер ставни. Гай затих в своей постели, и я вспомнил о добровольно взятых на себя обязательствах, однако руки мои против воли дрожали, а сердце замирало от каждого шороха.
— Daidí ***, — простонал малыш, — Папа... Позовите папу.
В коридоре я столкнулся с четой Уолш. Эдна накинулась на меня разгневанной фурией:
— Будь ты проклят! Проклят! — я перехватил ее руки в дюймах от своего лица, — Зачем ты привел ее в наш дом? Английский ублюдок!
Гнев придавал женщине сил, и я едва сдерживал ее напор.
— Ну же, Эдна, дорогая, прекрати, — Двейн нежно, но крепко обнял жену за плечи и оттащил от меня, — Не слушайте ее...
— Нет, пусть послушает! Пусть узнает, что натворил!
Я был сбит с толку, растерян, однако скоро во мне возобладали любопытство и предвкушение, почти забытое, но такое пьянящее ощущение чуда. Что-то невероятное, волшебное и пугающее происходило вокруг, и меня тянуло к нему неудержимо. Я бы и сам себе никогда не признался в том, что желал оказаться в центре очередной опасной мистерии.
— Не скрывайте ничего, — попросил я серьезно, — Не бойтесь, я поверю Вам, сколь бы фантастичен не оказался Ваш рассказ.
Супруги переглянулись.
— Это действительно фантастическая история, доктор, — со вздохом произнес Двейн, его широкие плечи устало опустились, и весь он как-то уменьшился и потускнел.
Старинная ирландская легенда повествует о баньши — призрачной предвестнице скорой смерти. С громким криком и плачем кружит она над домом обреченного, не оставляя ни малейшей надежды избежать предначертанного.
— Но откуда она появляется? — спросил я, — Неужели никто не пробовал бороться с ней?
— Вы безумец! — воскликнула Эдна отчаянно, — С баньши нельзя бороться. Ее появление — большая часть. Это значит, что наш род чист кровью. Мы ирландцы и мы чтим своих предков, и каждый настоящий ирландец знает, если услышал крик баньши — гибели не избежать.
Я задумчиво посмотрел в окно. Тучи заволокли небо, еще недавно такое чистое, погрузив мир в благословенную темноту. Не было больше ни гигантских птиц, ни кричащих дев, только ветер, качающий верхушки деревьев, однако обманчивое умиротворение, что разлито было в ночном пейзаже, не могло больше обмануть мой напряженный разум. Мне не составило труда поверить в существование сего мифического создания, коими являлась дева-баньши, однако тяжело было осознать, что ее плач предвещал смерть столь юному и невинному существу, как бедный Гай Уолш. Я смотрел на его родителей и видел, как суеверный страх и привычка слепо подчиняться традициям предков заставляют их заранее смириться с будущей утратой, невосполнимой и горькой. Этого, я, увы, понять никак не мог.
Мысли мои помимо воли рассудка вернулись к трагическому часу, когда горячо любимая мною женщина бросилась в пучину волн. Сколько бы отдал я, чтобы спасти ее! Я бы пошел против всех и вся, совершил невозможное, лишь бы повернуть время вспять, однако же, в отличие от четы Уолш, мог теперь лишь корить себя и страдать о былом.
— Мы благодарны Вам за доброту, но нам не нужна помощь. Нельзя идти против воли богов.
Я посмотрел на Двейна в упор, упрямо стиснув зубы. Ярость клокотала во мне, и это чувство было ново для меня, и потому пугало. Взяв себя в руки, я ответил:
— Вы ошибаетесь.
В глубине души я опасался быть выставленным вон в тот же миг, однако мне, видимо, удалось достучаться до чего-то сокровенного в загрубевшем сердце сурового ирландца, коим был Двейн Уолш. Он степенно кивнул мне и увел жену обратно в спальню.
У меня появился шанс вновь проверить свою картину мира на прочность и узнать, какие еще тайны есть в мире, недоступные человеческому уму.
Рано утром, как и задумывалось, Джед Уолш, старший сын Двейна и Эдны, отвел меня в гостиницу, где я остановился. Я едва поспевал за ловким пареньком. Возле задней двери, что предназначалась для обслуги, он обернулся, подождал меня и с сильным ирландским акцентом попросил:
— Спасите моего брата. Я слышал, Вы можете.
На меня вдруг накатил страх неудачи, сильный как никогда ранее. Весь день я провел как на иголках, готовясь к предстоящей ночи, и вечером, сопровождаемый молчаливым Джедом, вернулся в приютивший меня дом.
Удивительно, что надежда творит с людьми! Эдна, вопреки моим ожиданиям, не излила на "проклятого англичанина" поток оскорблений, успевший стать для меня привычным, а ее муж словно стал казаться моложе и благороднее. Я навестил маленького Гая и убедился, что мои лекарства помогают ему. Несмотря на близость ночи и того, что она в себе таила, я чувствовал небывалый подъем сил, физических и душевных, глядя на безмятежно спящего мальчика.
Как и в прошлый раз, сон сморил меня незаметно. Внезапно проснувшись, я поспешил к окну, за которым растущая луна проливала на землю свой болезненно-желтый свет, и ничто не предвещало беды. Прислушавшись к тишине, я с удовлетворением отметил, что все домочадцы спокойно спят, и ни звука не слышно в темном доме. Я испытывал одновременно и облегчение и разочарование и не знал, которое из этих чувств было сильнее. А меж тем, время шло, сон исподволь подкрадывался ко мне, я в последний раз выглянул на улицу, и вдруг воздух взорвался диким воплем. Зазвенели стекла, задрожали стены, и где-то в доме запричитала женщина. Борясь с дурнотой, я выбежал вон с ружьем наперевес. Мне никогда прежде не доводилось им пользоваться, но накануне я взял несколько уроков у соседа по этажу, флегматичного австрийца, объясняя неожиданный интерес внезапно вспыхнувшей страстью к охоте, благо старый охотник был не любопытен. Подрагивающими пальцами я снял ружье с предохранителя и взвел курок. Стало так тихо, что я всерьез решил, что оглох. Скрипнула дверь, и, резко повернувшись, я увидел перекошенные от ужаса лица семьи Уолш. Леденящий вой окружил меня плотным коконом, сдавливая виски, выкачивая воздух из легких. Вблизи звук был столь ужасающе громок, что мне казалось, я задыхаюсь от него. То был не просто крик — он менял тональность и высоту и словно бы исходил из глубин самого несчастного сердца во вселенной. Он то поднимался, переходя в истерические завывания, то опускался до еле слышимого плача, от которого душа разрывалась на части. Лишь одно можно было сказать определенно — крик баньши сводил с ума.