Здесь императрица с князьями Куракиным и Черкасским, с княгиней Ромодановской сидит за карточным столом, ближайшим к раскрытым в зал дверям, и, играя в карты, любуется общей картиной веселого бала.
Из временного буфета, устроенного в галерее, то и дело появляются гайдуки, негры, камер-лакеи, разнося на подносах прохладительное питье и фрукты.
Анна, довольная общим оживлением, старалась тоже казаться веселой, скрывая страдания, которые почувствовала в самый разгар бала. Боли были настолько сильны, что пришлось даже отказаться от танцев, особенно любимых императрицей. Обычные колики в желудке и в печени появились совершенно неожиданно и не прекращались почти ни на миг. Поэтому Анна вела игру очень рассеянно, не радуясь и выигрышу своему, очень крупному в этот вечер.
Когда Бидлоо, врач, заметя бледность больной, проступающую даже из-под густого слоя притираний, белил и румян, шепнул было:
– Ваше величество, право, лучше бы вам соизволить лечь в постель…
На это Анна, сдвинув свои густые брови, шепнула только:
– Оставь… мне лучше…
А про себя подумала:
«Потерплю… помучусь еще немного… Полночь скоро… ужин подадут, а там и разъезжаться станут… Досижу до конца!.. И то все резиденты да послы глаз с меня не спускают: охота им угадать, долго ли я еще протяну, одним на помеху, другим на радость!..» И крепится Анна, хотя теперь ясно видно, как сразу осунулось, словно помертвело ее полное, еще красивое, но грубоватое лицо от затаенных страданий…
Смолкла наконец музыка на хорах. Окончен слишком долгий менуэт… Отданы последние поклоны, разорвался цветистый, оживленный хоровод, и пары рассыпались в разные стороны, очищая зал, где прислуга усыпала пол душистою травой, цветами и затем повсюду были расставлены столы, тоже покрытые искусственным дерном, поддельными и настоящими цветами, сверкающими, словно на зелени настоящего луга… Такие же одетые искусственным дерном скамьи окружали столы…
Золотые канделябры, блюда, вазы и приборы красиво выделялись на этом зеленом, бархатистом фоне.
Затем – снова нахлынули гости, заняли места… Блюда подавались одно за другим, без конца… дорогие вина лились в бокалы темно-пурпурной и светло-янтарной струей, разливая в воздухе свой тонкий аромат.
Взяв под руку фаворита, важного, залитого бриллиантами, золотом, Анна обходила столы, умея каждому сказать что-нибудь приятное.
Рябоватое, но еще красивое лицо бывшего конюха, теперь всесильного герцога, тоже выражало полное довольство. Он вел себя на этом царственном пиру совершенно как любезный хозяин… и только порою тревожно поглядывал на свою державную спутницу, чувствуя, что нынче рука ее тяжелее обычного опирается на его сильную руку и вся императрица вздрагивает порою, словно от озноба.
– Лихорадка, мой друг? – негромко кинул он тревожный вопрос в удобную минутку.
– Да!.. Нет!.. Так что-то… – последовал тихий, мимолетный ответ, и Анна пошла дальше, желая обласкать всех гостей.
Наконец обход закончился. Она с громадным наслаждением опустилась на свое место в начале главного стола. Бирон, сев рядом, дал знак Тредиаковскому, который все время следил взором за ним и за императрицей.
Пиит, выступив из кучки челяди, стоящей поодаль, быстро двинулся к заветному столу.
Бирон между тем поднял бокал и громко возгласил первый тост за императрицу, хозяйку бала.
Грянул туш, но звон бокалов и виваты покрыли даже громкую музыку.
Анна, взяв бокал, обратилась к Бирону.
– Налейте… только немного… нельзя мне нынче! – покосившись на своих врачей, Бидлоо и де Гульста, стоящих вблизи, заметила она с бледной улыбкой. – Вот эти варвары не велят!.. Они старше меня самой… Надо их слушать… За дорогих гостей!.. И за твое здоровье, Анюта! – обратилась она к племяннице. – За твоего сына, моего наследника!.. Принц… сестрица! – кивнула она Антону и Елизавете. – Пью за вас… За мо…
Анна не договорила.