Багровый шнур, ржавый, весь в разрывах, появляется в решении как пунктир, как многоточие. Я ждал его. Путь к Патриоту. Это не зрение — шнур эмоций.
Схватиться за него — и вперед.
Я стоял, прислонившись к шершавому и влажному стволу сосны, ощущая спиной шероховатую упругость коры, руки безвольно висели, и со стороны я, наверно, выглядел пьяненьким и замечательно влюбленным в утреннее безделье. Два школьника пялили на меня глаза, сидя на скамейке. На часах было девять восемнадцать, погружение длилось четыре минуты. Мне казалось — часа два. Быть счетной машиной — скучно и нелепо.
Я подошел к школьникам и сел рядом, здесь была тень. Школьники вскочили и отошли, мальчики лет по девяти, в глазах любопытство и страх, ну как врежу? Мне было все равно.
Что ж мне — радоваться и кричать «ай да Лесницкий, ай да сукин сын?» Я ведь сделал это — погрузился в Мир и вернулся. Нет, не на всю глубину себя. Чуть. И все же — впервые. Впервые — я? Или впервые — вообще?
Девять двадцать одна.
Не нужно о постороннем. Путь к Патриоту есть, он в моем подсознании, из которого я вернулся. Но Господи — был я не в своем подсознании, а в подсознании некоего Лумера, негодяя, наемного убийцы, и это для него я считал варианты, и рассчитывал лучший, и теперь он где-то, проспавшись, чувствует прилив творческих сил, знает, что и как делать, решение пришло во сне, и он готов убить человека только потому, что это его работа. Нужно что-то сделать, остановить. Кто этот Лумер? Здесь — в трехмерии — я ничего о нем не знаю. Но в Мире я и этот проклятый Лумер — единое существо. Значит ли это, что, пока я решал задачу за него, он решал за меня, и это его интуиция нащупывала путь к Патриоту?
Что-то смущало.
Детали. Марки оружия — винцер, вибрач. Тип транспорта — воздушка. Улицы. Фразы. Мода. Оценивая варианты, я не думал об этом. Это были вещи, на которые я опирался, их не нужно было оценивать. А сейчас всплыло. Машина Лумера — «Вольво-электро». Дорожный знак — «до вертолетной площадки сто метров». Винцер — лучевой автоматический пистолет, стреляет импульсами, беззвучно.
Две тысячи пятьдесят два.
Это число тоже было вешкой, оно не входило в переменную часть расчетов, я не думал о нем. Это был год.
Лумер жил (будет жить) в двадцать первом веке.
Почему я говорю — он? Это я. Господи, это я в глубине самого себя живу как скот, способный убить человека. Почему — способный? Я убиваю не в первый раз, холодно рассчитывая — кого, где, как. И никакие моральные проблемы его (меня!) не волнуют. Что из того, что я не делаю это физически, и мое участие заключается в расчетах, в подсознательных поисках оптимума.
Это — закон многомерия?
Не спешить. Здесь есть еще нечто, которое трудно понять. Двадцать первый век. Нет, я и прежде предполагал, что время, будучи в многомерии всего лишь одной из многих координат, перестает быть основополагающей сущностью бытия. Миры разных времен соприкасаются в одном предмете, в одном существе. Так и должно быть. И все-таки…
Не в этом дело.
В две тысячи пятьдесят втором году (на сто тридцать пятом году Советской власти!) в Москве есть (будут!) наемные убийцы. Я — часть одного из них. За два с половиной куска. Это много? Что тогда будет рубль? И еще… Я не помнил такой вешки в подсознании — Советская власть. Не было (не будет) вообще? Или только в подсознании Лумера нет этой вешки как лишней, неважной для жизненных расчетов детали?
Я обозлился. Эта сволочь, часть меня, не думала ни о причинах, ни о следствиях, ни о сущности жизни. Машина убийства. Но если Лумер таков, то не только потому, что таким его сделала та (будущая!) жизнь, но и потому, что я помогаю ему быть убийцей. Какая же еще мразь живет в каждом из нас?
И в каждом — знание будущего? Если человеку случайно удается понять себя на уровне следующего за подсознанием измерения времени, то возникает знание, которое мы называем ясновидением.
Я сидел, не касаясь спинки скамьи, и кажется, плакал. Если не было слез на лице, они были в душе. Я заглянул в себя, заглянул в будущее и (Господи!) — зачем нужно все, если через полвека я смогу (да, я, что ни говори об измерениях — я!) за два с половиной куска убить?
Девять тридцать две на часах.
Если я опоздаю, и Патриот расправится со мной здесь и сейчас, что случится с той частью меня, что зовется — Лумер? Он тоже перестанет быть? Или только потеряет свою интуицию, свое подсознание, потеряет кураж, и его спишут в расход? Он — в конце концов — попадется. Неужели только собственной смертью я могу заставить его не убивать?