Но теперь это ушло. Чтобы бы игла не делала, но ей удалось пронзить туман. Все вокруг выглядело очень ясным, четким и ярким, словно снято на хорошую камеру в черно-белом стиле. А сама она чувствовала себя более способной и уверенной в себе. Она была снова элегантной, ухоженной и привлекательной. Статисты постоянно шли вдоль по улицам и не беспокоили ее. А актеры эпизодических ролей говорили свои реплики четко, играли свои роли и покидали сцену. Странно, что она так про них думала – они вовсе не были актерами вторых ролей - обычные путешествующие клерки, официанты и стюарды, а затем – носильщики и горничные в отеле. Казалось, они появляются и исчезают на какой-то момент. Все улыбаются, словно в начале хорошего фильма ужасов, где поначалу все кажется ярким и жизнерадостным.
В Париже начали происходить странные вещи. Этот гид, очень похожий на Эдуардо Чианелли, фактически он выглядел почти как точная копия молодого Чианелли, показывал ей Оперный театр. Он случайно упомянул что-то про катакомбы, и это навело ее на мысль.
Она подумала об Эрике. Так его звали – Эрик, Призрак Оперы. Он жил в катакомбах под оперным театром. Конечно, это был всего лишь фильм, но она подумала, что гид, возможно, знает об этом, и в шутку упомянула про Эрика.
Тогда гид побледнел и затрясся. А затем убежал. Просто убежал и оставил ее одну.
Пегги знала, что что-то пошло не так. Казалось, что сцена просто растворилась – эта часть не волновала ее, это был всего лишь еще один из тех провалов в памяти, к которым она начинала привыкать, и когда Пэгги пришла в сознание, она уже находилась в книжном магазине и спрашивала продавца о Гастоне Леру.
И это пугало ее. Она четко помнила, что Призрак Оперы написал Гастон Леру, но продавец французского книжного магазина сказал ей, что у них нет такого автора. Когда она позвонила в библиотеку – ей ответили, что нет такого автора и такой книги. Пегги открыла рот, но сцена уже исчезала…
В Германии она взяла напрокат машину и, подъехав к сгоревшей мельнице и руинам старого замка за ней, наслаждалась открывшимся пейзажем. Конечно, она прекрасно знала, где находилась, но в это верилось с трудом, до тех пор пока она не вышла из машины, не направилась к входной двери и в слабом свете заходящего солнца не прочитала надпись, выгравированную на камне. Франкенштейн.
За дверью послышался слабый звук, звук приглушенных медленно приближающихся шагов. Пегги закричала и бросилась бежать...
Теперь она знала, куда бежит. Наверное за Железным занавесом она будет в безопасности. Вместо этого, там был другой замок, она услышала вой волка вдалеке и летучую мышь, выпорхнувшую из мрака.
И в английской библиотеке в Праге, Пегги изучила тома литературной биографии. Там не было ни страницы о Мэри Уолстонкрафт Шелли и о Бреме Стокере.
Конечно нет. Их не могло и быть, в мире кино, так как там, где персонажи настоящие, их «авторов» не существует.
Пегги помнила, как Лари Тальбот изменялся у нее на глазах, превращаясь в воющего волка. Она помнила хитрое урчание голоса Графа, который говорил – я не пью…вина. Ее бросило в дрожь и ей хотелось быть подальше от суеверных крестьян, которые вешали по ночам на окна в доме волчий аконит.
Ей было нужно привести свой разум в порядок в англоязычной стране. Ей следовало бы отправиться в Лондон и немедленно встретиться с доктором.
А затем она вспомнила, что было в Лондоне. Другой оборотень. И мистер Хайд. И Джек Потрошитель…
Пегги вернулась обратно в Париж. Она нашла известного психиатра, записалась на прием. Теперь она была готова столкнуться со своей проблемой, посмотреть в лицо реальности.
Но она не была готова увидеть маленького лысого человека со зловещим акцентом и выпученными глазами. Она узнала его, это был доктор Гоголь из Безумной Любви. Она также знала, что Питер Лорре умер, и что это был всего лишь фильм, снятый в год ее рождения. Но это произошло в другой стране, и кроме того, девушка из фильма умерла...
Девушка умерла, а Пегги жива. «Мне страшно в чужом мире, который создала не я». Или все же она сделала этот мир? Она не была уверена. Но одно она знала точно – ей нужно бежать.
Куда? Точно не в Египет, потому что как раз здесь могла быть она – перед глазами сразу возникал этот образ сморщенной, отвратительной мумии. В Восточные страны? А как насчет Фу Манчу?
Тогда обратно в Америку? Домой, туда, где твое сердце - но там будет нож, ждущий этого сердца, и разрежет он шторы в ванной и нечто из фильма Психо закричит и полоснет ножом…
Каким-то образом ей удалось вспомнить об убежище, появлявшемся в других фильмах. Южные моря – Дороти Ламур, Джон Холл, приветливые туземцы в тропическом раю. Вот где было спасение.
В Марселе Пегги села на корабль. Это был грузовой пароход, но актерский состав – команда, был небольшой и это ее успокоило. Сначала она проводила большую часть времени на нижней палубе, забившись в угол в своей каюте. Как ни странно, все становилось таким же, как и прежде. До операции, то есть до того момента, когда игла вошла в ее мозг, выворачивая его наизнанку и искажая мир. Изменяя реальность, как сказал Лайонел Этвилл. Ей следовало слушать их – Этвилла, Цукко, Бэзила Рэтбоуна, Эдварда Ван Слоуна, Джона Кэррадайна. Возможно, они были немного сумасшедшими, зато хорошими докторами, преданными своему делу. У них были хорошие намерения. «Существуют вещи, которые нам не следовало бы знать».
Когда они приплыли к тропикам, Пегги почувствовала себя лучше. К ней вновь вернулся аппетит, она гуляла по палубе, спускалась в камбуз и шутила с китайским коком. Экипаж казался отстраненным, но все они обращались к ней уважительно. Она начала понимать, что поступила правильно – это было спасение. И теплый аромат тропических ночей дурманил ее. Отныне это станет ее жизнью; бороздить безымянные, неизведанные моря, освободившись от роли героини со всеми ее призраками и ужасами.