— Наконец-то нам представляется случай раскрыть преступление, дорогой Уотсон. И мы сумеем это сделать. Мы подстроим бестии ловушку! Вы приготовите для меня препарат ткани умершей женщины. Завтра я передам его в лабораторию и всем буду говорить, что нечаянно срезал себе родинку. — Он дотронулся до пластыря на лице, — Не пройдет и недели, как весь город будет знать, что я умираю от саркомы. В библиотеке у меня, друг мой, не только детективные романы. Но еще и сейф с кое-какими сбережениями. Если эта убийца падка на деньги, то, по всем законам вероятности, она должна явиться ко мне. Наверняка решит, что я преспокойно позволю себя заговаривать, раз мне по логике вещей остается одно — умереть. Ведь свои опыты я из-за нее до конца не довел…
Я немного побаивался. С такими болезнями шутки плохи. Меланосаркома — безнадежное заболевание. Из срезанной родинки ее черные клетки за короткое время распространяются по всему организму. Еще накличешь беду! И в то же время это был блестящий образец интеллекта Шерлока. Только так мы сможем раскрыть преступление и покарать виновницу. Я не спеша возвращался в больницу. Наш городок отнюдь не Лондон. Самые высокие дома двухэтажные, ни закоулков, ни романтического замка. Убийство не имело подходящих декораций.
В больнице я узнал, что Прохазка умер. Как показало вскрытие, его организм был во многих местах поражен островками буйно разрастающейся ткани. Он приехал сюда из Праги. Похоже, вся Чехия собирается умирать только у нас. Никакого тайно введенного сестрой яда в организме умершего не обнаружилось. Зато диагноз тот же, что у неизвестной женщины. Саркома.
Я сообщил об этом главному, который жалобно стонал и пил вино в своем кабинете.
— В ваших руках мой смертный приговор, — говорил он, передавая лаборанту фальшивый препарат.
Его игра привела меня в восхищение. Это был Шерлок Холмс в исполнении самого Оливье.
— Понятное дело, Прохазка был болен, только потому он и приехал к Себальде. Мои опыты широкой известности не получили. Вот и поклоняются люди чернокнижнице, — поучал он меня, когда мы остались одни. — Она постаралась избавиться от этого человека, потому что он разгадал ее обман… — Тут шеф схватился за мое плечо, словно вдруг почувствовал настоящую слабость. Он был выше меня на голову. Большой любитель спорта. В этот день я впервые заметил, как у него дрожат пальцы. Я перестал полностью доверять ему и решил продолжать расследование самостоятельно. Разумеется, особой ловкости я при этом не проявил…
— Добрый день, пан доктор… — приветствовала меня Себальда, когда я вошел к ней и хотел начать разговор с описания своей мнимой болезни, — Конечно же, я вас знаю. От ваших пациентов. Они вас, в общем-то, любят, — Она сидела напротив меня в маленькой каморке и вязала. Кожа на ее руках растрескалась от грубой работы. — Нет, я не помешала опытам вашего шефа. Я только хотела помочь ему, потому что его препарат не давал больным никакого облегчения. Наоборот, скорее приносил вред. А после того, как я стала вести с пациентами свои беседы, он напечатал статью в научном журнале. Впоследствии он убедился, что это, собственно, была статья о моем лечении. Вот он меня и выгнал… Но таким образом ничего не докажешь.
Она говорила разумно и спокойно. Когда-то это была довольно красивая женщина, и мне казалось, что в ней и сейчас таится большая сила. Во всяком случае, руки у нее не дрожали, как у Холмса.
— В чем вы можете меня упрекнуть? В том, что я беседую с людьми, которых вы уже отказываетесь лечить? А вы думаете, было бы лучше, если бы они умирали в одиночестве? Я говорю с ними не о загробном мире, а о жизни и о том, как уйти из нее спокойно. Разве не то же самое делала медицина на протяжении целых столетий? — Она обернулась к книжному шкафу. — Еще в семнадцатом веке Роберт Бойль, отец нынешней химии, рекомендовал для лечения желудочных заболеваний порошок из кожи подошвы много ходившего человека. Да и сейчас чем только порой не лечат. Все зависит от отношения к больному, от того, кто лечит. Я не собираюсь конкурировать с вами. Не удивляйтесь, что я читаю книги. Образованностью похвастаться не могу. И была бы рада, если бы кто-нибудь помог мне разобраться, в чем причина моих успехов…
Ничего подобного мне и в голову не приходило. То, что она рассказала, вполне объясняло ненависть, которую испытывал к ней главный. Она легко могла скомпрометировать его. Ведь он пытался присвоить себе славу этих ее «бесед» с больными. Она бросила взгляд в угол. Я ожидал увидеть там скамеечку для коленопреклоненных молений, хрустальный шар или кошку с огненными глазами. Но там висела большая фотография моего шефа. Он выглядел на ней совсем юным.
— Я хотела помочь ему, — продолжала она. — Это единственное, что мною руководило. Я любила его. Но он боялся моей любви, как боится всех сложностей жизни…
Мы оба вскочили — в коридоре кто-то вскрикнул. Она вышла к своим пациентам. По дороге в больницу я думал о нашем разговоре.
— Любовь? Любовное отношение? Что вы имеете в виду? Если в науке мы хотим о чем-либо договориться, необходима ясность понятий. Это семантическая проблема. Я могу точно определить значение слов «железо» или «свет», могу установить содержание таких понятий, как «легкие», «мышца», но что означает слово «любовь»? В конце концов, даже слова «ненависть» или «ярость» — и те в этом отношении не поддаются точному определению. Ведь нам не известен их физиологический субстрат. Мы подчас сами испытываем эти чувства, но никто со стороны их не заметит и не опишет. Нет, такие ненаучные термины не пригодны для нашей логической системы…
Холмс говорил через силу. Я не мог понять, зачем он разыгрывает больного, когда мы с ним одни.
— Итак, она поколебала вашу уверенность, дорогой Уотсон. А мне тем временем послала письмо — Он показал белый конверт. — Попалась на удочку еще раньше, чем мы предполагали. И знаете, каким образом она узнала о моей болезни? Внутренним чутьем! Сама так пишет. По интуиции… — Он рассмеялся. — С помощью своей телепатии узнала о болезни, которую я ради нее же придумал. Ну, что вы на это скажете?
У меня не было никаких соображений относительно передачи мыслей на расстояние. Но я прекрасно понимал, что подобные вещи должны возмущать столь рационального человека, как наш Холмс.
— Я отправлюсь к ней завтра в десять. Может, и это ей подскажет интуиция… — смеялся он. — А вы приведете своего друга.
Начальником полиции в нашем городке был мой однокашник по начальной школе. Оба мы выросли на окраине. В сыщиков и индейцев мы с ним никогда не играли. То была пора экономического кризиса, и я воровал для него хлеб. Мне пришлось долго уговаривать его, прежде чем он согласился на следующий день пойти со мной, но только неофициально, без формы. Все это ему не слишком-то нравилось. Оказывается, мой шеф уже не раз заявлял на Себальду в полицию. Однако установлено, что эта женщина никаких денег не берет, разве иной раз кое-что из продуктов, да и то лишь столько, сколько ей самой необходимо. До сих пор никто ее ни в чем не уличил.
— Да, до сих пор… Но сейчас на ее совести два убийства… — возразил я ему.
И вот мы стучим в дверь ее домика. У меня было такое ощущение, будто я привел комиссара, который должен арестовать злодея где-нибудь на Оук-Ридж.
— Пан главный напрасно беспокоится, — встретила нас Себальда на пороге. И улыбнулась так мило, что в тот момент я, и правда, не мог себе представить, чтобы эта женщина была способна хладнокровно убивать людей.