Но время ползло. И полеты машины сквозь ночь не могли прорвать его вязкую дрему.
Анжелика забыла все, что ей следовало забыть. Это оказалось легко. Даже легче, чем Зверь рассчитывал.
Агар растрепался. Пришел к ней за кулисы после премьеры и выложил все, как есть. Напугал. И порадовал, да, эта сучка обрадовалась, вообразив, что теперь у нее есть, чем прижать Зверя. Ну не кретинка ли?
А сэр Агар, значит, занервничал. Это плохо. Плохо, когда из-за тебя нервничает человек, знающий больше, чем нужно. Плохо, плохо, плохо… Хорошо! Замечательно! Прекрасно! Если Агар нервничает, значит она… ОНА… дала ему для этого повод!
Время ползло.
Но две недели — это, все-таки, не вечность. Это почти вечность.
Она приняла их в маленькой круглой гостиной. Стены обиты золотым шелком. Длинное узкое окно выходит в парк — зелень и фонтаны и пестрые птицы. Где-то тоненько плачет свирель.
Черные волосы под золотой сеткой. По черным ресницам золотые блестки. Безумные глаза пылают весело и загадочно. Черно-золотой шелк струится, то скрадывая очертания ее тела, то обрисовывая фигуру, ясно и отчетливо, как если бы на ней вообще не было одежды.
А на ногах, на маленьких узких ступнях — золоченые туфельки с острыми, загнутыми носками. И когда она закидывает ногу на ногу, легкомысленно покачивая туфлей, сквозь шелковые волны проглядывает круглая розовая пятка.
Детали. Крохотные детали, из которых складывается целое.
Она прекрасна.
Она говорила с Анжеликой, восхищалась ее талантом, выражала искреннее сожаление по поводу того, что столь яркая звезда так спешит сойти со здешнего небосвода.
Она говорила с Гардом. Сочувствовала ему, попавшему в чужое время и чуждое место.
Она смотрела на Зверя. И не удостаивала его ни словом. Если не считать вежливого:
— Большая честь для меня, ваше высочество, — сказанного в самом начале.
Гард только моргнул изумленно, а Анжелика лопалась от любопытства, но боялась спросить.
Но Зверю было плевать на обоих, и на Гарда, и на дурочку-актрису. Зверь смотрел на Лилит. Слушал ее голос. И был счастлив. Удивительно, как, оказывается, немного нужно ему для счастья.
— Ну, что ж, пора прощаться, — она встала с подушек и гости тоже поднялись на ноги, — мне жаль расставаться с вами, господа, — вежливость и дружелюбие в каждом слове, отстраненное безумие в глазах, — но вам время уходить. Вот портал для вас, Анжелика, — воздух задрожал знойным маревом, — вот дорога для вас, Гард, — еще одно слоящееся светом пятно, — а вас принц, — смерила взглядом, подарила улыбку, такую же сумасшедшую, как взгляд, — вас, принц, я попрошу остаться. С вами все несколько сложнее. Вы, я думаю, и сами это понимаете.
И надо бы испугаться. Потому что, чего там понимать — Агар не молчал, а, может, и не Агар, информация ушла, просочилась, расползлась нефтяной пленкой. Останься, Зверь, и жди, жди, пока придут за тобой… Надо бы испугаться. Но вместо страха лишь облегчение: не нужно уходить. Не нужно уходить сейчас.
— Садитесь, — предложила она с улыбкой, — если уж на то пошло, этикет предписывает мне стоять в вашем присутствии. Впрочем, вы, слава богу, пока что чужды этих правил. Дурацких. Я вам нравлюсь, принц?
— Нет, — ответил Зверь без раздумий, — я не смог бы уйти сейчас, потому что уйти, значит не увидеть вас больше. Понятие «нравиться» этим эмоциям не отвечает.
— Я красива?