— Лазутчик должен был выяснить, кто была та женщина, которую замучил палач Рюрика. Я считаю ее любовницей Олега, конунг.
— А что же могла делать любовница конунга русов в Новгороде?
— Может быть, Олег хотел узнать о здоровье Рюрика? Это могло развязать ему руки: ведь у него — княжич Игорь.
— Пустое. Пять лет назад княжич еще не родился на свет. — Рогхард вдруг подался вперед. — Где? Где Олег прячет сына Рюрика сегодня?
— Нам это неизвестно.
— А должно быть известно! — неожиданно выкрикнул конунг, с силой ударив кулаком по подлокотнику кресла. — Мы бродим в темноте, потому что ты, Орогост, все время роняешь факел знаний!
Ноздри Рогхарда побелели, что служило верным^ признаком гнева. Орогост зорко уловил перемену в его настроении: пора было предлагать продуманный и оговоренный с советниками ход.
— Олег еще не имеет права на жену, но без любовниц он обходиться не может, конунг. А о них никто не знает ни в Старой Русе, ни в Новгороде, ни у нас. Почему он прячет их, ведь это не в обычае русов?
Вопреки обыкновению Орогост говорил неторопливо, стараясь для пущей убедительности подражать манере конунга размышлять вслух. Краем глаза он наблюдал за ним, видел, как разжался кулак Рогхарда, как блеснул взгляд из-под нахмуренных бровей.
— Мужчина не прячет любовниц от друзей, он прячет их от женщин. В Старой Русе всем известно, что у него есть воспитанница, вот от нее он и прячется. А это значит одно: она не воспитанница, а прижитая дочь. Это его сердце, конунг, до которого ты хотел добраться.
Орогост расчетливо замолчал, чтобы дать Рогхар-ду возможность все оценить. И резко повысить в цене собственное предложение, которое намеревался высказать в конце.
— Так, — обронил конунг. — Пока разумно, поскольку из этого следует, что та женщина могла быть матерью его воспитанницы. Ты хочешь выкрасть ее, когда русы уйдут в южный поход?
— Нет, конунг. Я хочу предложить ей верную подругу.
— И у тебя есть на примете такая подруга?
— Есть, конунг. Инегельда.
— Что? — Рогхард всем телом повернулся к нему. — Ты пошлешь в логово Олега собственную дочь, Орогост?
— Она — лиса. Хитрая, рыжая, ласковая и беспощадная, уж она-то разузнает, где спрятан княжич Игорь. Я зашлю Инегельду с первым торговым караваном и сделаю так, что Олег подарит ее своей воспитаннице.
— И над сердцем Олега повиснет кинжал.
— Или капля яда.
Конунг и его воевода одновременно улыбнулись друг другу. Впервые за всю беседу.
Всезнающий Хальвард не ошибался, предполагая, что Урменя до сей поры точит обида на отца — Смоленского князя Воислава. Да, он и вправду родился от рабыни-гречанки, которую византийские купцы подарили князю Воиславу, в то время еще неженатому, молодому, влюбчивому и веселому. Князь искренне любил своего первенца, не жалел ни времени, ни средств на его воспитание и уж тем более не прятал на задворках княжеского терема. Но время шло, волоча за собою осложнения, тревоги и обязанности, князь Воислав взрослел, меняя охоты и любовниц на княжеские заботы. А их все прибавлялось: русы озорничали на севере, роги отхватили добрый кусок на западе, меря и мурома теснила с востока, радимичи перехватывали караваны на юге. Последнее было особенно тревожным: благополучие Смоленска да и всей земли кривичей впрямую зависело от торгового пути из варяг в греки. А тут умер отец, и на молодого Воислава разом обрушились все государственные неприятности.
— Ты должен породниться с радимичами, — в один голос заявили старые думцы отца. — У тамошнего князя дочь на выданье.