Рыжая закрыла лицо ладонями и заплакала.
— Ведьма нет имени, — проговорила она с ужасным каркающим акцентом. Впрочем, если смягчить этот акцент, получше приспособить к валеатскому языку, то получится тот самый выговор, который Лефевр с детства слышал в речи матери.
На мгновение он закрыл глаза, вспоминая те слова, которым его обучила мать, и сражаясь с острым страхом того, что он мог забыть чужую речь или же незнакомка вообще не говорит на этом языке. Наконец, Лефевр собрался с духом и произнес по-русски:
— Как тебя зовут?
Девушка медленно отвела ладони от лица, и теперь в ее взгляде был чистый, беспримесный ужас, словно Лефевр выбрался из самых глубоких пещер Пекла. Ее губы задрожали.
— Вы тоже с Земли? — хрипло прошептала она по-русски и схватила Лефевра за руку. — Вы русский? Господи…
Лефевр притянул ее к себе и крепко обнял. Девушка уткнулась влажным лицом в его плечо и расплакалась — но теперь это были слезы счастья.
Когда они вошли в дом, дворецкий смерил лохмотья девушки настолько брезгливым и полным презрения взглядом, что Лефевр поежился. Должно быть, добрый Бланк терялся в размышлениях по поводу того, по какой такой прихоти его господин полез в помойку — потому что такие мерзопакостные бабы могут водиться лишь в самых грязных выгребных ямах на окраинах самых отвратительных трущоб. Помогая Лефевру снять пальто, дворецкий негромко и подчеркнуто вежливо осведомился:
— Прошу прощения, милорд, но кто это?
— Наш агент в Веренталии, — сухо ответил Лефевр. — Схизматики приговорили ее к смерти, ей с трудом удалось сбежать, — когда недоумение на лице дворецкого сменилось глубоким уважением, Лефевр продолжал: — Приготовьте для нее горячую ванну. И бывшую комнату Бригитты. Одежду сестры тоже можно взять. Ужин на двоих — в мой кабинет.
— Разумеется, милорд. Сию секунду, — с достоинством кивнул дворецкий и, обернувшись к девушке, поклонился и произнес: — Миледи, позвольте проводить вас.
Девушка неохотно отпустила руку Лефевра и пошла за дворецким к лестнице на второй этаж. Проводив их взглядом — Бланк осмелел настолько, что даже пытался о чем-то спрашивать гостью — Лефевр отправился в свой кабинет.
Закрыв дверь, он прошел к столу и, открыв нижнюю дверцу, вынул большую темную коробку, надежно запертую на замок. Лефевр провел ладонью по крышке, смахивая пылинки, и вспомнил, как незадолго до смерти мать, уже не встававшая с постели, позвала его и сказала:
— Огюст-Эжен, пообещай мне одну вещь. Возможно, однажды ты встретишь человека, который, как и я, будет чужестранцем, скитальцем среди миров. Дай мне слово, что ты обязательно поможешь ему или ей, как помог мне твой отец.
Ключ, который Лефевр постоянно носил с собой, повернулся в замочной скважине, и коробка открылась. Некоторое время Лефевр рассматривал ее содержимое, а затем вынул лист, лежащий сверху — на нем была изображена башня, белая с золотым, увенчанная тонким шпилем со сверкающим корабликом на верхушке. Перевернув лист, Лефевр прочел стихи, написанные беглым, легким почерком матери:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,