— Не лгите.
— Почему же тогда я здесь?
— Вот именно, почему?
Он попытался улыбнуться, не отрывая взгляда от штор на окне. Почему она все время обороняется? Откуда это недоверие и подозрительность? Все могло бы быть так просто.
— Вам не нравится со мной? — сказал он.
Теперь она избегала его взгляда, опустила глаза, по лицу растекся румянец. «Она будет разыгрывать передо мной робкую, то и дело краснеющую машинистку», — подумал он. Но он знал, что она не играет. Она стояла перед ним, словно загипнотизированная бутылкой, которую держала в руках и машинально покачивала.
— Вы прекрасно знаете сами, — сказала она.
И внезапно ее голос перестал быть сухим, наполнился грустью и нежным спокойствием.
— Мне тоже нравится быть с вами, — повторил он.
У нее снова появилась эта улыбка, будто она надсмехалась сама над собой, и тотчас же исчезла. Он хотел взять ее за руку, но она ее убрала. Когда она посмотрела на него, он не сумел прочесть в ее взгляде ни враждебности, ни удивления, ни горечи. Но был уверен, что, скажи он еще слово, она зарыдает. Он наклонился вперед:
— Ну, что с вами? — сказал он.
Она снова попятилась, пожала плечами. Черты ее лица заострились, слезы подступали, и он был счастлив, что увидел ее такой — нелепо застывшей посреди комнаты с проклятой бутылкой в руках. Она должна заплакать, черт возьми, нужно, чтобы она расплакалась.
— Сами знаете, — сказала она.
Она покачала головой с какой–то яростью.
— До чего же я хороша собой!
Она снова пожала плечами, потом внезапно рухнула в кресло, вжавшись в подушки своим крупным телом, уткнувшись лицом в спинку, и стала безудержно плакать, закрывая голову руками.
Поль не шелохнулся.
В нем бурлила незнакомая ему радость, и на секунду пред ним предстало лицо матери — алчущее и удовлетворенное. Наверное, теперь такое лицо было у него, то самое выражение, с каким она, как охотник, следила за ним, спящим, по вечерам.
Она перестала плакать. Вероятно, чувствовала неловкость от наступившей тишины, но, казалось, не торопилась прерывать ее. Она по–прежнему сидела, уткнувшись в спинку кресла, и казалось, никогда так и не осмелится повернуться к нему.
— Простите меня, — сказала она наконец.
Два чуть слышных слова жалобным голосом. Затем, не взглянув на него, она встала и вышла из комнаты. Он допил свой бокал, не отрывая глаз от опустевшего кресла. Сделал усилие, чтобы подавить кашель. В соседней комнате из крана текла вода. Она наверняка вернется, улыбаясь, и все будет навеки забыто. Ни он, ни она больше не заговорят об этой сцене.
Он поставил бокал, встал и подошел к окну. Небо над крышами потемнело. Дождь еще не шел, но собирался. Он мгновенье созерцал улицу. Когда услышал, что девушка вернулась, он с улыбкой обернулся.