— На мой век хватит. А что, любопытна тебе стала простая работа? Ремесло сменить думаешь?
— Да нет, отец. Ищем мы ещё одного умельца обращаться с топором. По всем приметам, прошёл он здесь.
— А кто таков?
— Да царский палач. Не стал казнить отступника одного, а сбежал с ним. Говорят, в эти болота ушёл. Год назад.
— А как же ж, были двое. Как раз тому с год. Дальше пошли, дальше. Чего им тут оставаться?
— А куда дальше?
— Одна тут дорога, парень. Нет других. И не дорога даже — так, тропа. Прямо идёшь — сворачивать некуда. Кругом топь одна.
— Спаси бог тебя, отец. Я уж и не ждал, что найду их. Думал, они сгинули, да и нам придётся.
— А вам-то зачем?
— Да как же я без них вернусь? И меня, и людей моих жалеть не будут. Царь у нас нынче лютый. Батюшка его был суров, а этот…
— Почто ж ты служишь такому?
— Так других нет…
Бирюк поёжился от сырости, тянувшейся с болота. Утро выдалось туманное — как обычно. Всё тонуло в густой пелене сразу за высоким тыном из ошкуренных брёвнышек. Их заострённые концы норовили пропороть брюхо туману, и он боязливо обходил стороной двор Бирюка.
— Заболтался я с тобой, парень. Пойду завтрак соберу на стол.
— Ага. А я ещё поколю.
В избе стоял здоровый молодецкий храп. Три человека спали. Бирюк открыл заслонку и заглянул в печь. Там в глиняном горшке румянилась бугристой корочкой каша. Дух от неё шёл сытный, вкусный. Пища для настоящих мужчин. Бирюк поставил заслонку на место — пусть каша томится дальше.
Дрова в печи прогорели, угли сонно помаргивали красными очами, и чтобы тепло зря не уходило в трубу, Бирюк закрыл вьюшку.
— Утро доброе, — сказал парень с печи. Он был самый младший в отряде. Такой же русоволосый, как Раздайбеда, только лицо ýже, подбородок острее.
— Доброе, — отозвался Бирюк. — Как звать тебя?
— Кутяйкой кличут. А где наш-то?
— Раздайбеда? Во дворе, дрова колет.
— Вот неймётся ему…