Зигмунт Бауман - Текучая современность стр 13.

Шрифт
Фон

У британского архитектора Джорджа Хейзелдона, поселившегося в Южной Африке, есть мечта: построить город, непохожий па обычные города, полные незнакомцев грозного вида, вылезающих из темных углов, расползающихся из убогих улиц и просачивающихся из известных своей жестокостью районов. Город мечты Хейзелдона больше похож на усовершенствованную, высокотехнологичную версию средневекового города, что укрылся за толстыми стенами, башенками, рвами и разводными мостами, — города надежно отгороженного от рисков и опасностей этого мира. Города, построенного по меркам людей, которые хотят управлять своим окружением и контролировать его. Нечто, как он сам сказав, мало чем отличающееся от Монт-Сен-Мишель: одновременно и монастырь, и недоступная, тщательно охраняемая крепость.

Как согласился бы любой, кто знаком с проектами Хейзелдона, «монастырская» часть представлялась автором, подобно проектам Телема Рабле, городом обязательного счастья и развлечения, где радость — единственная заповедь, а не прибежищем для ушедших от мира, жертвующих собой, праведных, молящихся и постящихся аскетов. Идея «крепостной» части, напротив, совершенно оригинальна. «Парк Наследия» — город, который Хейзелдон собирается строить на голых 500 акрах свободной земли недалеко от Кейптауна — должен выделяться из числа других городов своей изолированностью: заборы под высоковольтным напряжением, электронное наблюдение за подъездными путями, шлагбаумы по всей дороге к городу и до зубов вооруженная охрана.

Если вы можете позволить себе купить место жительства в Парке Наследия, то у вас есть возможность провести значительную часть жизни вдали от рисков и опасностей беспокойной, суровой и пугающей дикой местности, которая начинается сразу за воротами города. Здесь предусмотрено все, что требуется для беспечной и блаженной жизни. В Парке Наследия будут свои собственные магазины, церкви, рестораны, театры, спортплощадки, леса, центральный парк, полные лосося озера, детские площадки, дорожки для пробежек, стадионы и теннисные корты и, кроме того, достаточно свободной территории, чтобы дополнить существующее всем необходимым, что потребуют в будущем изменяющиеся стандарты достойной жизни. Хейзелдон весьма откровенен, когда объясняет преимущества Парка Наследия перед местами, где в настоящее время живет большинство людей:

Сегодня первый по важности вопрос — безопасность. Нравится нам это или нет, именно он имеет значение… «Когда я рос в Лондоне, у нас была община. Вы не могли сделать ничего плохого, потому что все знали вас, и они рассказали бы об этом вашим маме и папе… Мы хотим воссоздать это здесь, — сообщество, в котором можно жить спокойно [1].

Так вот в чем дело: заплатив за дом в Парке Наследия, вы купите себе вступление в сообщество. «Сообщество» в наши дни — это последний пережиток прежних утопий о хорошем обществе; оно заменяет все то, что было утрачено из мечты о лучшей жизни, где добрые соседи подчиняются отличным правилам общежития. Таким образом, утопии гармонии сократились практически до размера ближайших окрестностей. Не удивительно, что «сообщество» — одно из важнейших преимуществ, учитывающихся при покупке. Не удивительно и то, что в рекламном проспекте, распространяемом Джорджем Хейзелдоном как застройщиком, сообщество было поставлено в центр как необходимое, однако отсутствующее в других местах дополнение к хорошим ресторанам и живописным маршрутам для пробежек, которые также предлагают другие города.

Однако обратите, пожалуйста, внимание, в чем суть этого осмысленного общинного единства. Сообщество, которое Хейзелдон помнит с лондонских детских лет и хочет воссоздать на целинных землях Южной Африки, — это прежде всего, если не исключительно, тщательно контролируемая территория. Тех, кто делает то, что другим может не нравиться, и, следовательно вызовет их негодование, здесь сразу же наказывают и ставят на место, — а бездельникам, бродягам и другим злоумышленникам, которые «здесь не живут», отказывают во въезде либо отлавливают и выгоняют. Отличие между любовно вспоминаемым прошлым от его обновленной копии состоит в следующем: то, чего сообщество Хейзелдона из его воспоминаний детства достигает, используя собственные глаза, языки и руки, в Парке Наследия с легкостью и без особых размышлений должно быть поручено скрытым телекамерам и множеству нанятых вооруженных охранников, проверяющих документы у шлагбаумов и ненавязчиво (или нарочито в случае необходимости) патрулирующих улицы.

Группа психиатров из Викторианского института судебной психиатрии в Австралии недавно предупредила: все больше людей ложно утверждают, что стали жертвами преследователей, расходуя при этом доверие и общественные деньги, — деньги, которые, как считают авторы сообщения, «должны идти на подлинных пострадавших» [2]. Некоторые из «ложных жертв» после дополнительного обследования диагностировались как больные с «серьезными психическими расстройствами», «полагающие, что весь мир сговорился против них».

Мы можем отметить по поводу этих наблюдений психиатров, что убеждение в заговоре других людей против нас отнюдь не ново; несомненно, оно мучило человечество во все времена и во всех уголках земного шара. Никогда и нигде не было недостатка в людях, стремящихся найти логическое объяснение своих несчастий, унизительных поражений и разочарования в жизни, свалив вину на чьи–то злые намерения и дьявольские интриги. Действительно новым является то, что именно преследователи (в компании с бродягами и другими бездельниками и чужаками) несут теперь ответственность, замещая дьявола, инкубов, злых духов, эльфов, злой глаз, леших или ведьм. Эти «ложные страдальцы» могут «пользоваться доверием общества», поскольку понятие «преследователь» уже стало распространенным и популярным ярлыком для страхов, которые мучат наших современников; и, таким образом, повсеместное присутствие преследователей воспринимается как вполне возможное, а страх быть преследуемым распространяется все более широко. И если люди, мучимые ложной угрозой преследования, могут «использовать общественные деньги», то лишь потому, что общественные деньги во все возрастающих из года в год количествах уже откладывались для выслеживания и поимки преследователей, бродяг и других обновленных копий современных страхов, в том числе подвижной черни — низшего сорта людей направляющихся, просачивающихся или проникающих в места, где должны иметь право жить только люди надлежащего сорта. А также потому, что защита заполоненных преследователями улиц, как некогда изгнание злых духов из зданий, посещаемых призраками, была признана реальной целью и надлежащим способом защиты людей от страхов и опасностей, делающих их беспокойными, нервными, возбужденными, недоверчивыми и напуганными.

Цитируя книгу Майка Дэвиса «Город кварца» (Davis, 1990), Шэрон Зукин описывает новый вид лос–анджелесских общественных мест, измененных в соответствии с интересами безопасности жителей и их избранных или назначенных попечителей: «Вертолеты гудят в небе над гетто, полиция надоедает подросткам, видя в них предполагаемых членов банд, домовладельцы закупают то вооружение, которое могут себе позволить… или имеют достаточно смелости использовать». Зукин утверждает, что 1960-е и начало 1970-х гг. были «водоразделом в наделении законным статусом городских страхов».

Избиратели и представители элиты — те, кого в целом можно отнести к среднему классу в Соединенных Штатах, — возможно, могли сделать выбор в сторону одобрения правительственной политики борьбы с бедностью, управления соперничеством этнических групп и интеграции каждого человека в обычные общественные институты. Вместо этого они решили покупать средства защиты, поддерживая развитие охраны частной собственности.

Наиболее реальную опасность для того, что называется «общественной культурой», Зукин находит в «политике ежедневного страха». Леденящий. кровь и бьющий по нервам призрак «опасных улиц» удерживает людей вдали от общественных мест и отвращает их от овладения искусством и навыками общественной жизни.

Ужесточение реакции на преступления путем строительства новых тюрем и введения смертной казни — слишком общие ответы на политику страха. «Посадите в тюрьму все население», — я слышал, как человек сказал в автобусе, в порыве сведя решение к смехотворной крайности. Другой ответ состоит в том, чтобы приватизировать и военизировать общественное пространство — сделать улицы, парки и даже магазины более безопасными, но менее свободными… [3].

Сообщество, определенное созданием тщательно охраняемых границ, а не содержанием; «защита сообщества», истолкованная как наем вооруженных сторожей для охраны входа; преследователи и бродяги, возведенные в ранг антиобщественных элементов номер один; сокращение общественных мест до защищенных анклавов с доступом только для избранных; разделение вместо обсуждения жизни сообща и криминализация всего остального пространства — вот основные параметры современного развития городской жизни.

Согласно классическому определению Ричарда Сеннетта, город — это «человеческое поселение, в котором могут встречаться незнакомцы» [4]. Это означает, добавим, что незнакомцы могут встречаться в качестве незнакомцев, то есть появляться как незнакомцы при случайной встрече, которая заканчивается так же внезапно, как началась. Незнакомцы и встречаются соответствующим особым способом; не так, как, например, родственники, друзья или знакомые, — по сравнению с ними это вообще «не встреча». Встречаясь, незнакомцы не приходят на то место, где расстались в последний раз, не тратят время на болтовню о чепухе и рассказы о несчастьях, радостях и восторгах, нет никаких общих воспоминаний: в таких случаях не к чему возвратиться и нечем руководствоваться в ходе текущей встречи. Встреча незнакомцев — это событие без прошлого. Как правило, это также событие без будущего (как ожидается, оно свободно от будущего), история, несомненно, «не для продолжения», — одноразовая возможность, которая должна быть полностью реализована здесь и сейчас, без задержки, не откладывая дело незаконченным на другой раз. Подобно пауку, чей мир целиком заключен в паутине, которую он прядет из сытого себя, единственное, на что могут рассчитывать незнакомцы, встретившись друг с другом, должно быть соткано из тонкой и неопределенной пряжи их взглядов, слов и жестов. Во время такой встречи нет места для проб и ошибок: никто не учится на ошибках и нет никакой надежды предпринять еще одну попытку.

Из этого следует, что городская жизнь требует довольно специфических и весьма сложных навыков, образующих целую систему, их Сеннетт перечислил под рубрикой «вежливость», поясняя, что «вежливость» — это:

деятельность, которая защищает людей друг от друга и тем не менее позволяет им наслаждаться компанией друг друга. Ношение маски — сущность вежливости. Маски дают возможность чистого общения, отделенного от власти обстоятельств, нездоровья и личных чувств тех, кто их носит. Вежливость имеет целью защиту других от бремени самого себя [5].

Конечно, люди делают это в надежде на взаимность. Ограждать других от чрезмерного бремени себя, не вмешиваясь в их образ действия, имеет смысл, лишь пока ожидаешь подобной великодушной сдержанности и от других. Вежливость, как и язык, не может быть «личной». Прежде чем она станет индивидуально усвоенным и частным образом применяемым искусством, вежливость должна быть особенностью социального окружения. Именно городская среда должна быть «культурной», чтобы его обитатели обучились сложному мастерству вежливости.

Однако что же означает для городской среды быть «культурной» и, таким образом, благоприятной для индивидуального проявления вежливости? Прежде всего это предполагает наличие мест, где люди могут совместно находиться как общественные личности и где их не заставят, не вынудят и не попросят снять маски и «высказаться», поведать о своих личных чувствах и выставить напоказ интимные мысли, мечты и заботы. Но это также означает, что город предъявляет своим жителям себя как общественное благо, которое не может быть сведено к совокупности индивидуальных целей, и как общую задачу, не исчерпывающуюся множеством индивидуальных устремлений, как форму жизни с собственными словарем, логикой и повесткой дня, более обширной и богатой, чем самый полный перечень индивидуальных забот и желаний. Поэтому «ношение общественной маски» — это форма участия в общественной жизни, а не проявление свободы от обязательств, сокрытия «истинного “я”», отказа от общения и взаимоотношений и желания находиться в одиночестве.

В современных городах есть много «общественных мест». Они бывают разного вида и размера, но большинство из них попадают в одну из двух категорий. Каждая категория отличается от описанной идеальной модели «пространства вежливости» или культурного пространства в противоположных, но все же взаимно дополняющих направлениях.

Место под названием La Defense — огромная площадь на правом берегу Сены, задуманная, заказанная и выстроенная Франсуа Миттераном (как вечный памятник его президентства, в котором блеск и великолепие должности были тщательно отделены от личных слабостей и неудач занимающего ее лица) — воплощает в себе все черты первой из двух категорий общественного, однако решительно не «культурного» городского пространства. Посетителя La Defense поражает прежде всего негостеприимность этого места: все в пределах видимости вселяет страх и не вызывает желания задерживаться там. Здания фантастической формы, окружающие огромную и пустую площадь, построены так, что выглядят около, а не в: они покрыты сверху донизу отражающим свет стеклом и, как кажется, не имеют ни окон, ии входных дверей, выходящих на площадь; они хитроумно смогли повернуться спиной к площади, к которой стоят фасадом. Они высокомерны и непроницаемы для глаза — высокомерны, потому что непроницаемы, эти два качества дополняют и подкрепляют друг друга. Эти герметично закрытые крепости/убежища находятся в данном месте, но не принадлежат ему — и они побуждают каждого затерявшегося в плоской необъятности площади следовать их примеру и чувствовать себя подобным образом. Ничто не смягчает и тем более не устраняет неизменную и однообразную пустоту этой площади. Нет ни скамеек, где можно было бы отдохнуть, ни деревьев, чтобы скрыться от палящего солнца в тени. (Впрочем, несколько геометрически расположенных скамей виднеется на дальней стороне этой территории; они установлены на плоской платформе, поднятой на несколько футов выше уровня площади, — это похожая на эстраду платформа, чья неестественность превращает акт пользования этими скамьями в зрелище для других, которые в отличие от сидящих имеют право быть здесь.) То и дело с унылой регулярностью расписания метро эти другие — вереница спешащих пешеходов, похожих на муравьев — появляются из–под земли, растягиваются по каменному тротуару, отделяющему выход в метро от одного из светящихся монстров, окружающих (осаждающих) площадь, и быстро исчезают из вида. И затем это место снова остается пустым, — пока не прибудет следующий поезд.

Вторая категория общественного, но все же еще не «культурного пространства» предназначена для обслуживания потребителей или скорее для преобразования городского жителя в потребителя. По словам Лиизы Ууситало, «потребители часто пользуются общими физическими пространствами сферы потребления, такими как концертные или выставочные залы, туристские курорты, места для занятий спортом, торговые пассажи и кафетерии, не вступая ни в какие фактические социальные взаимодействия» [6]. Такие пространства поощряют действие, а не взаимодействие. Нахождение в общем физическом пространстве с другими людьми, участвующими в подобной деятельности, добавляет важности, ставит на нее штамп «одобрения масс» и таким образом подтверждает его смысл, оправдывает это без необходимости доказательства. Любое взаимодействие между людьми, однако, удерживало бы их от поступков, которыми они заняты индивидуально, и могло бы быть помехой, а не дополнением для того и другого. Оно ничего не добавило бы к удовольствиям от покупок товаров и при этом отвлекло бы разум и тело от решения непосредственной задачи.

Эта задача состоит в потреблении, а потребление — это чрезвычайно, фатально индивидуальное времяпровождение, вереница ощущений, которые можно испытать и пережить только субъективно. Толпы, заполняющие интерьеры «храмов потребления», как их называл Джордж Ритцер, являются скоплением, а не собранием; наборами, а не группами; совокупностями, а не единым целым. Сколь бы переполненными они ни были, в местах коллективного потребления нет ничего «коллективного». Используя незабываемое выражение Альтюссера, кто бы ни входил в такие пространства, к нему обращаются индивидуально, призывая приостановить или разорвать социальные связи и утратить свои привязанности или отложить их в сторону.

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке

Похожие книги

Популярные книги автора