Евдокия Савельевна вновь установила пост возле телефонного аппарата. Она делала бессмысленные звонки: то просила дежурного по школе сообщить нам, если вдруг появится Оля, то обращалась с той же просьбой в художественную школу.
Так прошло еще полчаса или минут сорок.
По радио продолжались жизнерадостные воскресные передачи. Никто приемник не выключал, потому что никто не хотел тишины.
Надюша почти беззвучно, механически шевелила губами.
— Что ты, Наденька? — наконец спросил я. И обнял ее.
Люся решила, что мы хотим о чем-то поговорить, и сразу же утащила Евдокию Савельевну на кухню.
— Что ты, Надюша?
Она не ответила мне, как и не прекратила своего движения по комнате, но я разобрал слова:
— Это я уговорила ее… Это я…
Зазвонил телефон. Надя была в тот момент как раз возле него. И схватила трубку.
— Нет, не мать, — ответила она. — Честное слово, не мать. А кто? Учительница… из школы. Помню… Я помню… В брюках была. В синих брюках. Что вы говорите? Опознать?.. Кого опознать?
Трубка повисла на шнуре. Надя опустилась и села на пол.
— Люся! — почему-то закричал я.
Они с Евдокией Савельевной прибежали с кухни.
— Я ее не узнаю, — говорила Надя куда-то в пространство. — Я ее не узнаю…
Надюшу подняли и посадили на диван. Она не двигалась, оцепенела.
Я положил трубку обратно на рычаг. Телефон сразу же зазвонил.
— Нас перебили, — услышал я рассудительный, ко всему привыкший мужской голос. — Это я с кем говорю?
— С отцом.
— Сперва учительница подходила? Не мать?
— Нет, нет… Учительница. — Тогда ничего. Тут бы на всякий случай опознать надо было…
— Кого?!