Дождалась-таки. Дождалась этой весны. Всего на неделю бы раньше… Цика зло выругалась, утерла рукавом разгоряченное лицо в грязных разводах и сплюнула под ноги. Плевок булькнул и расплылся белым пятном по поверхности темной воды. Хуже нет этого времени. Ну, чего тянуть было? А теперь солнце уже растопило верхний слой снега, и стылая вода пропитала его до самого низа, превратив зимники в непроходимые слякотные канавы.
Цика переступила с ноги на ногу — смесь воды со снегом, в которую она погрузилась по щиколотку, неприятно холодила. От этого по всему телу распространялся озноб, и Цику сотрясала противная мелкая дрожь. Нельзя останавливаться, нельзя! Движение — единственный способ избежать переохлаждения. Но Цика вымоталась полностью. Казалось, сделай она еще шаг, и ноги не удержат ее. Падать же лицом в эту хлябь захотел бы только безумный. Почему же лицом? Цика сомневалась, что в руках осталась хоть капля силы.
Падать было нельзя. Может, она и поднялась бы, спокойно полежав несколько минут. Но результатом такого лежания в ледяной воде стала бы грудная болезнь — жар, изнурительный кашель и как итог — смерть. Нет, случаи выздоровления бывали, но не в ее положении было испытывать судьбу. Цика еще раз сплюнула.
Может, поесть? Но она прекрасно помнила — что осталось у нее в котомке. Горбушка отсыревшего хлеба, кусок солонины на один раз и горсть брусники. А пройдена только половина пути. Собираясь в обратный путь, Цика совершенно позабыла, что теперь ее потребности возросли. Всё не так! Надо же было так сглупить! А в начале зимы всё казалось таким простым…
Цика чуть не взвыла в голос. Холодно! Холодно! И жарко. Пальцы ног почти ничего не чувствуют, а лицо пылает. Приложи ладонь к щеке — можешь согреть руку. Нельзя ничего снять, нельзя распахнуть ворот — простынешь. Ладно — сама. Но теперь надо думать еще и о другом. К этому Цика еще не привыкла. Поэтому и пошла налегке. Что туда, что обратно.
Кроме котомки с едой, у нее с собой лук и полный колчан стрел. Многожильная тетива предусмотрительно снята и завернута в промасленную тряпочку. Древко лука длиной в ее рост. Но как ни устала она, до сих пор Цика и не думала о том, чтобы поставить его в снег и опереться. Ну, вот и настал момент раздумий.
Опусти древко в воду — и оно разбухнет, не наденешь тетиву. Если же ее натянуть прямо сейчас, то она размокнет и не будет нужной упругости для выстрела. Да и не очень удобно опираться на согнутый лук.
Похмыкав и повертев в руках древко, Цика всё же пришла к выводу, что натянутый лук ей не помешает — мало ли кто может встретиться на оставшейся части пути. Это пока было спокойно. Да и то потому, что вышла она еще затемно и шла напрямик, пока солнце не поднялось так высоко, что стало растапливать снег.
Цика достала из котомки тетиву в тряпочке, с налипшими на нее хлебными крошками, стряхнула их и развернула сверток. Потом прикрепила нижний конец к упору на древке, поставила к ноге и всем весом повисла на нем, сгибая. Верхушку тетивы пришлось взять в зубы — Цика висела, ухватившись обеими руками.
Руки скользят, зараза. Сейчас отпущу, точно отпущу. Цика рычала, древко будто само уворачивалось от ее рта с зажатой тетивой и пыталось стукнуть по носу. Кварра надо было просить тетиву цеплять — он и одной рукой древко согнет.
Почти случайно Цике удалось надеть тетиву на верхушку. Она облегченно раскрыла рот, вздохнула, захлебываясь свежим воздухом и резко выдохнула. Ее мотнуло в сторону, и пришлось упереться на лук. Как она стрелять-то будет? Тетиву же натягивать придется. У-у-у… Цика выпрямилась. Дрожь не унималась. Надо поесть. Чего еду беречь — всё равно не позже вечера она должна быть дома. Цика выудила хлеб с солониной и принялась грызть. Закончились они весьма быстро, брусника на десерт не задержала трапезу.
Чуть полегчало. Мышцы расслаблялись, дрожь уходила… Всё, надо идти. Постояла и хватит. Цика сделала шаг. Вроде, ничего — идем. Глядишь, и дошагаем. Зря ее Кварр от сапог отговаривал. В них хоть и холодно, зато сухо. А валенки давно бы размокли. Но со всем остальным ни она, ни Кварр не угадали. А и как угадать можно было? Если утром мороз, а днем печет. А вечером опять подморозит. Чертова весна!
Цика поддернула рукава овчинного полушубка — руки вспотели. Подол шерстяной понёвы поистрепался и цеплялся за пряжки сапог. С начала зимы она никак не могла сменить ее. Это была единственная одежда — в ней она ушла. Ушла к Кварру. Ну, почему было не взять что-то еще? Потому. Разве думаешь о чем-то, когда зовет сердце.
Цика почти не помнила свой зимний поход через лес. Всё было в тумане. Она знала, что Кварр ждет ее, и пошла. Собрала котомку наспех, подхватила свой лук, с которым уже давно не расставалась, и побежала на ночь глядя. Благо полнолуние было. К середине дня добралась.
Как же Кварр ее встретил! Даже сейчас ее охватила сладкая истома, подобная той, когда она оказалась в его крепких объятиях… Он держал ее, прижав к себе, и смотрел в глаза. А потом Цика вообще уже ничего не помнила.
Казалось, воспоминания добавили ей сил. Этому можно было только радоваться. Дальше дорога будет хуже. Ну, почему она не думала? Почему тянула момент расставания? Она же знала, что он неизбежен! Хотелось счастья. Еще неделя, еще день, еще одно мгновение… Мгновения счастья. Как их мало. Их всегда не хватает… Заныло сердце. Тяжело было уходить. Кварр всё понимал, но его взгляд держал ее, не отпускал…
Цика застонала в бессильной злобе. Невозможно превозмочь обстоятельства. Не ей. Не сейчас. Никому.
Цика зацепила носком сапога комок снега и с силой отбросила его, метя в пенек. Не попала. Тогда она вынула стрелу, наложила ее на тетиву и прицелилась в этот безобидный пенек, случайно попавшийся ей на пути. Острие вошло точно в середину пня. Пень подпрыгнул, развернулся в воздухе и, приземлившись, уставился на Цику холодными немигающими глазами. Всё расскажет, проклятый. Не остановить стрелами, только если изрубить в куски. А нечем. И не догнать его. Со злости Цика выстрелила еще раз. Стрела вошла в левый глаз чудища. Оно опять подпрыгнуло и понеслось прочь на тонких, похожих на паучьи, ножках, сгибающихся в произвольных местах.
Память услужливо подсказала содержание соответствующих статей: за ношение оружия в лесу — десять лет каторги; за применение оружия в лесу — пожизненное; в случае неоднократного применения и/или нанесение ущерба Иному — смерть. Теперь только одно важно — кто быстрее, она — Цика, или пенек этот. Если пень добежит до хозяев раньше, чем она выйдет из леса, беды не миновать.
Цика заторопилась. Заспешила, разбрызгивая слякоть, и уж больше не заботясь о том, чтоб остаться сухой. Скорее. Скорее. Ничто не должно задержать ее.
Только не бывает такого в лесу. Раз оступившись — будешь оступаться снова. Раз попав в неприятности — не избежать новых. Ага. Правило подтвердилось. Цика выскочила на поляну и только потом заметила происходящее на ней.
С десяток зеленых гоблинов окружили одного огра, пытаясь достать его короткими копьями. «Не мое дело. — Подумала Цика. — Не мое дело. Я иду, никого не замечаю». Ее заметили гоблины. Их предводитель свистнул, и из кольца, окружившего великана, выбрались двое и неспешным шагом направились к Цике. Зря они не спешили. Две стрелы с черным опереньем, сорвавшиеся с лука, нашли цель. Два зеленых тела легли, отброшенные назад.