— Какая повестка?!
— В военкомат… — Васька уже раскурил сигарету и сейчас пальцами счищал с кончика языка табачные крошки. — Откотовался, елки зеленые…
— Так ведь осенью же набор… — разглядывая казенный военкоматовский бланк, пробормотал Пузочес. — Я же думал, что еще успею куда-нибудь сунуться.
— Досовался! — Васька скомкал пальцами сигарету и швырнул ее в угол.
Разбуженная голосами сыновей, поднялась мать, которую все соседи звали тетей Ниной.
Она раздернула цветастую занавеску и тяжело вздохнула. Сыновья опять ругались. Медленно прошла тетя Нина по комнате, взяла с подоконника коробку со шприцем и вышла. Спускаясь по лестнице на кухню, она тяжело дышала. Опять — от расстройства — у нее начинался приступ астмы.
Робко и незаметно жила на этой земле тетя Нина. Незаметно выросла, незаметно родила сыновей, незаметно вырастила их и теперь, так же незаметно, как незаметно делала все, заболела…
Ей не исполнилось еще и пятидесяти лет, а выглядела она уже дряхлой старухой. Хватаясь за перила лестницы, она не могла выдохнуть из себя воздух, и глаза ее пучились. Она натужно хрипела, но сквозь боль и удушье неотрывно думала о сыновьях. С тех пор как Васька вернулся из заключения, сыновья ругались чуть ли не каждый день.
Задыхаясь злым кашлем, тетя Нина разожгла газ и поставила на огонь коробку со шприцем. Надо было прокипятить его. Астма мучила ее уже пятый год, и за это время тетя Нина привыкла справляться с приступами болезни собственными силами. Может быть, поэтому никто в доме — даже сыновья — не верили в ее болезнь.
Разбуженная сухим кашлем тети Нины, проснулась Матрена Филипповна, директор текстильной фабрики, проживающая в двухкомнатной квартире с отдельным входом на первом этаже. В квартире Матрены Филипповны были и свой туалет и своя кухня и даже некое подобие ванной комнаты, но Матрена Филипповна предпочитала пользоваться общей кухней.
Запахнувшись в яркий заграничный халат, она возникла в проеме кухонной двери. На пороге Матрена Филипповна остановилась и удивленно подняла тонкую подщипанную бровь — ее конфорка была занята. И осмелилась на это Нина Могилина, которую Матрена Филипповна искренне считала — в холодную погоду Нина топила печи в ее квартире — своим истопником.
— Это что такое, а? — не повышая голоса, медленно проговорила Матрена Филипповна.
— Ой! — вскрикнула тетя Нина. — Ради бога, извините, Матрена Филипповна!
И забыв, а вернее страхом переборов приступ, она голыми руками схватила металлическую коробку и переставила ее на свою конфорку.
Руку она, конечно, обожгла, но, прежде чем почувствовать боль, обмахнула уголком шерстяного платка конфорку и лишь после осмелилась кашлянуть, прижимая платок к губам.
— Ну что ты, Нина… — Матрена Филипповна величественно вступила в кухню. — Зачем же так? Мы ведь соседи все-таки… Я только амбулатории твоей не люблю.
Задыхаясь от застрявшего в легких воздуха, тетя Нина докипятила шприц и вышла в коридор, чтобы там, на приступочке, возле туалета, сделать себе укол. Матрена Филипповна слегка пожала полноватыми плечами…
В городе, а особенно на фабрике, где директорствовала Матрена Филипповна, ее считали образцом подлинного бескорыстия.
Трудно, почти невозможно в наш ироничный, себялюбивый век добиться простому человеку такой репутации, а Матрене Филипповне она далась без труда.
Уже несколько раз завком выделял ей благоустроенную квартиру, но каждый раз Матрена Филипповна отказывалась от нее в пользу более нуждающихся в жилье. Вначале она пожертвовала свою квартиру молодому, но уже обремененному большой семьей специалисту. Потом уже обдумала, как расставит в новой квартире мебель, но накануне переселения увидела в своем рабочем кабинете мать-одиночку из общежития. С двумя близнецами и множеством разноцветных пеленок мать-одиночка прочно расположилась на столе Матрены Филипповны и уходить не собиралась. Ушла она в квартиру, куда Матрена Филипповна еще не успела перевезти мебель.
И постепенно это превратилось в традицию. Матрена Филипповна знала, что и на этот раз, когда получит ордер, что-нибудь да случится, что помешает ей переехать, переселиться из этого прогнившего насквозь дома.
И все-таки никто из многочисленных почитателей Матрены Филипповны, превозносивших на разные лады ее бескорыстие — а что в наше время может быть бескорыстнее, чем пожертвованная другому человеку квартира, в которую ты уже собираешься перевозить вещи, — не догадывался, что помимо бескорыстия была в Матрене Филипповне столь не вяжущаяся с ее суровым и властным обликом сентиментальность, которая так же, как и бескорыстие, многое определяла в ее поступках.