— Ну как сказать…
— Потерпишь! — рявкнула она грозно, но по исчезнувшей морщинке между бровей было видно — сестра немного успокоилась, не найдя ни в душе, ни в разуме, ни в памяти подозреваемого ничего постыдного или преступного.
Затем они немного поплутали по коридорам и оказались в крошечной комнатке с двумя дверями. На узком столике, стоящем посредине, лежали…
— Это то, о чем я подумал? — охнул Дзир потрясенно.
— Именно. Раздевайся.
— Отвернись.
— Вот еще! — фыркнула Чаринда. — Я тебе столько подгузников сменила, что знаю все твои секреты, мелкий гаденыш. Быстрее!
Делать было нечего, пришлось снимать одежду и надевать набедренную повязку. И белую шелковую веревку на шею вешать — в знак покорности.
— Ллос и все её паучата! Сколько же у тебя шрамов, братик?
В рубиновых очах дровской девы пламенел непримиримый огонь. Дроу не будут дроу, если перестанут жаждать мести.
— Бандитские пули, сестричка, — хохотнул беззаботно Дзир.
— Не паясничай, исчадие!
Перед дверью в святилище Чаринда его остановила в последний раз.
— Не вздумай смотреть Верховной Госпоже в глаза. И молчи. Вечной Тьмой заклинаю тебя — молчи. Позволь нашей матери спасти тебя, глупыш.
Госпожа-Мать Аранэя.
В последний (он же первый) раз Верховная Матрона видела его в колыбели. Когда явилась испросить у этой бессовестной девчонки — Седьмой Дочери, какого цвета ночи она вдруг решила родить мальчишку. Этот… эта крошечная личинка так сосредоточенно сопела в пеленках, что Госпожа-Мать сразу поняла — чего-то хорошего от неё ждать не следует. И вот теперь он стоял перед Матроной на коленях, лбом касался пола, вытянув вперед руки и подобающим образом сложив пальцы. Даже уши прижал как положено. Но, Ллос испепели, если эта показная покорность не состояла на две трети из строптивости и еще на треть из наглости. И сверху торчала вишенка из гордыни.
Госпожа Аранэя мельком глянула на дочь. Вот ведь паршивка эдакая! Это ведь по её наущению мальчишка выставил напоказ узор из множества шрамов, фиолетово-черных в свете Подземного Пламени. Не ритуальных, как у столичных вертопрахов, а самых настоящих, полученных в бою. Чтобы, значит, Верховная Матрона увидела, каким отважным воином выросла та сопящая личинка.
«Я увидела, Седьмая Дочь, я всё прекрасно увидела, — подумалось Аранэе. — Теперь я хочу услышать, что ты мне скажешь».
— Счастье видеть Могущественную Госпожу-Мать в этом ничтожном убежище столь велико, что наш трепет нельзя облечь в слова, — прошелестела На-Гайна, не поднимая глаз. — Но эта недостойная Дочь пребывает в растерянности. Что за причина подвигла Верховную Матрону прибыть сюда собственной великолепной персоной?
Сказала и слегка повела широким рукавом, будто очерчивая весь круг допущенных лицезреть повелительницу: трех дочерей, черно-лиловыми статуями застывших в позах почтительного смирения, и преступного сына, распростертого на полу. Дескать, Семья весьма польщена, но неплохо бы и разъяснить, в чем же распадинский выводок провинился?
Судя по всем приметам, а госпожа Аранэя знала свою Седьмую Дочь как облупленную, та не собиралась немедленно сдаваться. Похвальное упорство. Но не в данном случае!
— Сколь велико твое счастье я уже догадываюсь, — проворчала она, делая вид, будто любуется свежим маникюром. — Оно поистине безмерно. Мне даже жаль портить эту атмосферу взаимной любви и привязанности.