Страна Огайо — это дикий запад, пустынный, нетронутый край. И в этот край они собрались…
Вот уже несколько лет слышит она это название — Огайо… и теперь оно как будто выжжено в мозгу. Люди говорили о нем, как о земле обетованной.
Неподалеку какой-то бородатый мужчина со знанием дела толковал о реках Миссури и Платт, о путешествиях на кильботе и торговле пушниной. Он рассказывал двум подвыпившим речникам с Канала об индейцах, что живут в диких местах вдоль этих рек. Она в жизни не слышала про эти отдаленные реки — для нее и Огайо протекала уже где-то далеко-далеко.
Ева была девушка замкнутая и сдержанная. Вот и сейчас она молча следила за суетой вокруг, но мысли ее были далеко — в этой пока неизвестной стране Огайо. Если она не смогла никого найти себе дома, как можно надеяться, что кто-то встретится там, где людей еще меньше? Многим из ее подружек пришлось удовольствоваться куда меньшим, чем они мечтали. Когда девушке переваливает за восемнадцать, ею постепенно начинает овладевать отчаяние… Но эти неотвязные мысли никак не отражались у нее на лице.
Впереди рядом с родителями стояла ее шестнадцатилетняя сестра Лилит, тоненькая и красивая. Она резко повернулась и подошла к Еве.
— Ой, Ева, до чего интересно, да? Только я никак в толк не возьму, зачем нам ехать на запад. Почему мы не могли остаться здесь?
— Папа — фермер. Ему надо ехать туда, где есть свободная земля, которую можно занять, обрабатывать. Ну, а насчет остального, так ты скоро убедишься, что все это страшно скучно. Все интересно, пока оно для тебя новое, пока ты не привыкла, не разобралась, что к чему… а потом оно становится обыденным и нудным…
— Но разве тебе никогда не хотелось делать что-нибудь другое, не такое как раньше? Знаешь, Ева, я тебя порой вообще не понимаю!
— А как ты можешь меня понять? Иногда мне кажется, что ты и себя-то не понимаешь.
Лилит быстро покосилась на сестру.
— Но ты-то понимаешь, да? Я имею в виду, что ты знаешь, чего ты хочешь, и всякое такое. Хотела бы я так… — она наморщила лоб. — Ева, я не знаю, что со мною делается. Знаю только одно — что мне не хочется ничего этого… ни фермы, ни вообще… — Она оглянулась на забитую судами реку. — Может, я гадкая? Или просто дурочка? Понимаешь, я мечтаю о многом… о невозможных вещах.
— А они и правда невозможные, Лил? Если ты можешь о них мечтать, то, может, они возможны? А пока что они помогают тебе быть счастливее. Мечты помогают… я это точно знаю.
— Тебе легче. Ты знаешь, чего хочешь. Тебе нужен мужчина, муж, и ты даже знаешь, каким он должен быть… и тебе нужен дом. Это… это вовсе не то, чего мне хочется. По крайней мере, сейчас…
— Я знаю.
— Ева… а что, если ты никогда не найдешь его? В конце концов, тебе уже двадцать лет, и ты…
— И я старая дева? — усмехнулась Ева. — Не бойся называть вещи своими именами, Лил. Но я знаю, что найду его. Я твердо знаю.
С одного из речных пароходов донесся высокий пронзительный свисток, а потом долетел хриплый сигнал рога с баржи на канале. Колеса парохода закрутились в обратную сторону, из-под плиц полетела вода.
— Не место делает человека счастливым или несчастным, Лилит, нет — это делают люди, которых ты любишь и которые любят тебя.
— Мама говорит, что я взбалмошная, непостоянная. Ты тоже так думаешь, Ева?
— Нет, — ответила Ева и помолчала. — Ты не такая, как мы все, Лил, но на свой лад ты вполне постоянна и тверда. Я никогда не видела, чтоб кто-нибудь столько сидел с аккордеоном, как ты… Папа говорит, ты в тетю Мэй пошла.
— В ту, что сбежала с картежником? Мне папа ничего подобного в жизни не говорил! Господи, да он при нас даже имени ее никогда не упоминает! А что с ней сталось, Ева? Она что, жутко несчастная?
Но тут их брат Сэм, худощавый, сильный девятнадцатилетний парень с быстрой, легкой усмешкой, приблизился широким шагом со стороны реки и остановился возле младшего брата, Зика, который лежал на скатанных постелях.