Но это всё — присказка…
Выпив свой чай с мелиссой, Катерина Матвеевна отпускала закатное солнце на отдых. Солнцу тоже нужен покой, как и всему живому… К чаю у неё было благоухающее корицей и ванилью домашнее овсяное печенье, кисловато-сладкое варенье-желе из красной смородины и поджаренный до хрусткой корочки хлеб с маслом. Иногда таким чаепитием она баловала и работников, если им случалось задерживаться. Но сегодня она чаёвничала одна.
Достав телефон, она улыбнулась. В голубых глазах брезжила грустноватая нежность. Она читала письмо.
«Здравствуйте, любезная Катерина Матвеевна! Пишу к вам, как только образовалась свободная минутка. Вы и сами знаете, что моё сердце о вас грезит во сне и наяву. Вот, к примеру, сегодня вы мне приснились: будто лебёдушкой вы плывёте от колодца с коромыслом… Чудесные бёдра ваши покачиваются, ножки приминают зелёную травку, а солнышко блестит в ваших глазах, как в озере синем, бездонном. Будто поставили вы вёдра, полные ключевой водицы, на землю, а сами обняли берёзоньку белую и так, знаете ли, грустно, мечтательно устремили взоры свои вдаль. И тут мне, грешным делом, подумалось: а о ком же вы мечтаете? Уж не обо мне ли? И такое, знаете ли, сделалось волнение в моём сердце! Так и ахнуло нутро моё, как будто кто из пушки в упор стрельнул. Скучаете ли вы по мне, прекрасная Катерина Матвеевна? Жажду встречи с вами, желаю обнять вас и утонуть в очах ваших колдовских. Ваш красноармеец Сухова».
В тихом, озарённом закатными лучами доме раздался смех — женственный, нежно-грудной, сыпучий, как бисер, чувственный и тёплый. Так уж сложилось, что Катерина Матвеевна крайне редко смеялась — так, чтобы зубки жемчужной нитью обнажались и блестели, а на яблочно-спелых, округлых щеках вскакивали ямочки. Чаще она либо усмехалась уголком губ, либо вообще ограничивалась намёком на улыбку лишь в глазах. Чтоб вызвать её смех — это надо было постараться. И только Жене Суховой это удавалось.
Она улыбается редко…
Ей некогда лясы точить…
Смешливое эхо стихло отголосками летнего заката. Катерина Матвеевна напечатала в ответ:
«Жень, спасибо тебе, что ты есть. Я тебя люблю».
Ещё в старших классах школы Катерина Матвеевна осознала, что парни не вызывают в ней ответного отклика. Не дрожит, остаётся холодным и равнодушным нутро, вопреки всем их стараниям, всем романтическим порывам. Она росла и развивалась, а с нею — и её женские прелести. Что за странная ирония природы — наделить её плодовито-женственной, притягательной для противоположного пола внешностью и при этом напрочь лишить её тяги к оному? А будучи студенткой, она была очарована Сашей — девушкой-однокурсницей с подчёркнуто мальчишеским, бунтарским обликом. Вот на неё-то и встрепенулось всё её естество, вся душа и — что греха таить? — всё тело. Саша играла на гитаре, писала стихи и ездила на мотоцикле, но характер у неё был странный, неровный, склонный к излишним страстям, чрезмерному драматизму. Они принадлежали к разным стихиям: если Катерина Матвеевна была олицетворением земли, то Саша — чистый огонь. Девушка не мыслила себя без шекспировских трагедий, а Катерине Матвеевне такой стиль жизни казался слишком уж утомительным, расточительным для душевных сил и нервов, причиняющим слишком много беспокойства. Но на первых порах их повлекло друг к другу: Сашу очаровали голубые глаза с пушистыми ресницами, а Катерину Матвеевну — Сашин надрывный, страстный романтизм и метания из крайности в крайность. Благословенная юность… Две не оформившиеся натуры, две незрелые личности — что из этого могло получиться, кроме взаимных терзаний, непонимания, ошибок? Разве что — неистовый секс. Саша хотела всегда, каждую минуту, а земной, животный темперамент Катерины Матвеевны не намного уступал Сашиному. Проснувшаяся чувственность лишала разума, кидала в омут драматичных переживаний. Было всё: дешёвое вино, свечи, возвышенные признания в любви, звон гитары, пронзительные стихи, жадные поцелуи, угрозы… Это было по-студенчески бесприютно, нищенски-просто и возвышенно, и вместе с тем — низменно.
На третьем курсе Саша плохо кончила — сев во взвинченном после ссоры настроении за руль мотоцикла, не справилась с управлением и разбилась насмерть. С тех пор Катерина Матвеевна опасалась в людях чрезмерной страстности и склонности терять голову от чувств. Не то чтобы она бесповоротно склонилась к трезвому расчёту, но наличие здравого смысла, уравновешенности и умеренности у человека стало для неё очевидным достоинством.
Та юношеская любовь оставила в душе Катерины Матвеевны гораздо более глубокий след, нежели ей самой хотелось бы. Рана заживала очень долго, боль не умещалась в душе, корёжила и калечила её, но Катерина Матвеевна выжила, не сломавшись и не изменив своей натуре. Из испытаний она вышла ещё более трезвой и приземлённой, чем раньше. Она питала острую неприязнь к алкоголю, сторонилась слишком весёлых или слишком язвительных людей, умеренность стала её девизом. Она любила жизнь и идею продолжения рода, но так уж вышло, что её родители умерли, так и не дождавшись внуков.
С Женей Суховой она познакомилась банально — в интернете. В первую очередь её озадачила фамилия собеседницы: слишком уж забавным было это совпадение — совсем как в фильме «Белое солнце пустыни». Женя поддерживала эту шутку и писала письма от лица «красноармейца Суховой», тем более, что имела на это некоторое право, будучи в прошлом военнослужащей. Детали истории своего увольнения из армии она не раскрывала, но Катерина Матвеевна не без оснований подозревала, что ей, как и Степану, доводилось служить в горячих точках. Впрочем, прошлое осталось в прошлом. Теперь она преподавала технику рукопашного боя, и очертания мускулистых рук на фотографии пробудили в Катерине Матвеевне нечто давно забытое. Короткие светлые волосы, мешковатые джинсы, облегающая футболка, не скрывавшая спортивного телосложения — всё это страшно волновало Катерину Матвеевну и вызывало в ней страстный телесный отклик — единственно возможный для неё. Серые глаза с мягкой усмешкой, энергичные складки у рта, ямочки на щеках… Даже когда Женя не улыбалась, тёплые искорки мерцали в её зрачках. И вместе с тем она была не из болтливых — слов отпускала ровно столько, сколько требовалось для понимания, и это тоже располагало к ней. Человек, взвешивающий свои слова, вызывал у Катерины Матвеевны несравнимо больше доверия, чем любитель трещать без умолку — по той лишь простой причине, что скупо отмеренные слова стоили в её представлении дороже, чем насыпанные щедрыми горами.
У Жени была десятилетняя дочка — Маша. И это тоже нежно и сладко ранило Катерину Матвеевну — сознанием собственной бездетности, некой смутной вины перед родителями. Ведь они так хотели понянчить малыша, а она так и не сподобилась родить им пухлощёкого пупсика… И теперь сиротливо возвышались заросшие травой кресты на их могилах, укоризненной храмовой тишины которых так никогда и не нарушили детские голоса. Всю свою плодоносную силу их дочь вкладывала в цветы и сад. Никогда не являлась миру солёная влага на её глазах; немо и бесслёзно плакала её душа, сама не осознавая того, что плачет.
Их отношения с Женей длились уже больше года, когда на работу к ней нанялась студентка Ира, приехавшая в гости к своей тёте. Ира хотела подработать летом, и тётя, Валентина Валерьевна, обратилась к Катерине Матвеевне с просьбой.
— Катюш, ну возьми балбеску. Она хорошая девчонка. Ну, шалопайка слегка… Ветер в голове немножко, но с кем в её возрасте не бывает? А в целом она — толковая.
Тётю Валю Катерина Матвеевна давно знала, случалось ей помогать соседке по садоводческим вопросам. Когда внезапные весенние заморозки погубили у тёти Вали посадки перца — ночью температура упала до минус четырёх, и утром замёрзшие растения стояли, как стеклянные, — Катерина Матвеевна выручила её, отдав остатки своей рассады, пятнадцать штук. И теперь вот так своеобразно тётя Валя пыталась оказать ответную услугу, обеспечив Катерину Матвеевну парой рабочих рук — не слишком, кстати, умелых. «Хорошую девчонку» пришлось учить всему, начиная с самых азов. Чем-то она напоминала Катерине Матвеевне Сашу, и ёкало сердце эхом похороненной под пеплом прошлого памяти. Тот же мальчишеский вид, стриженная ёжиком голова, та же юная восторженность, трагические глаза… А ещё Катерина Матвеевна ловила на себе откровенно голодный, влюблённый взгляд девушки. Его ни с чем нельзя было спутать, ошибки быть не могло. Странное это было чувство, двойственное: оно и льстило её женскому самолюбию, и повергало в тягучую грусть.
Ира, задержавшись после окончания работы, пробормотала:
— Катерина Матвеевна, мне надо вам кое-что сказать…
— Ир, мы все сегодня устали, лучше иди домой, — вздохнула та, уже зная всё предстоящее наперёд.
Но Ира настаивала, и у Катерины Матвеевны не достало жёсткости сразу это пресечь одним бесповоротным «нет». И вот — всё кончилось тем, что девушка признавалась ей в любви под яблоней:
— Катерина Матвеевна… Катенька… Вы простите, что я вас так фамильярно называю, хоть вы и старше меня на десять лет. Но я не могу иначе. Вы… потрясающая. Вы меня с ума свели в самый первый день. Таких женщин, как вы, уже не осталось. Вы необыкновенная. Вы волшебница в самом прямом смысле.