— Путь к сердцам двух холостячек лежит через желудок, — шутила Женя, а Маша хихикала, уплетая блины со сгущёнкой. Конечно, она понимала, что к чему.
В то прекрасное лето урожай в саду был фантастический. Маша объедалась вишней и малиной, крыжовником и смородиной; земляника уже отошла, но Катерина Матвеевна успела наварить изумительного душистого варенья, баночку которого щедро открыла ради дорогих гостей, не дожидаясь зимы. Толстенный ломоть сдобного батона с маслом и вареньем — вот излюбленное лакомство, которое одинаково жаловали и Маша, и Женя. Их приезд выпал на хлопотливое время летних заготовок, но им обеим это было в новинку. Маша никогда не видела, как варят варенье и закатывают компот; опять же, розовые пенки были очень вкусными, и она постоянно крутилась на кухне, облизываясь.
— Пенка даже вкуснее самого варенья, — говорила она.
Да, это было совершенно особое лакомство, лёгкое и воздушное, с тонким ароматом ягод. От него Машу было за уши не оттащить, и Женя с трудом урывала моменты с Катериной Матвеевной наедине, когда та помешивала в тазу деревянной лопаточкой. В эти мгновения можно было положить ладонь на аппетитную выпуклость ниже талии, защекотать дыханием ухо в золотисто-русом обрамлении пушистой прядки…
— Цыц, — строго говорила хозяйка.
Иногда Женя повиновалась, иногда продолжала свои шалости. Лишь когда Катерина Матвеевна принималась разливать готовое варенье и закатывать банки, всякие поползновения строжайшим образом запрещались. Священнодействие требовало сосредоточения. Если «цыц» ещё как-то можно было воспринять как игривое кокетство, то серьёзный взгляд и твёрдое «Жень, пусти» означали, что лучше и впрямь сейчас не лезть.
Каждую ночь Катерина Матвеевна открывала дверь спальни, и Женя проскальзывала туда. Лишь сдавленные, приглушённые вздохи и звуки поцелуев слышались там, а днём всё опять было чинно-пристойно, в рамках придуманной родственной «легенды». Но влюблённую Ирину невозможно было обмануть: безошибочно распознав, кем приходится хозяйке гостья, она затеяла с Женей драку — к несчастью для себя. Это было отчаянно смело, но глупо и безрассудно с её стороны.
Выскочив на шум, Катерина Матвеевна застала ужасное зрелище в саду: Женя профессионально уложила на лопатки неумелую и горячую Ирину, у которой из носа уже текла струйка крови.
— Маш, не бойся, — сказала Женя прибежавшей из малинника дочке. — Иди, всё хорошо. Мы с тётей Ирой шутим. Иди, кушай малину, малыш. Всё нормально, не пугайся.
— Иди, иди, — зашептала Катерина Матвеевна, спроваживая девочку подальше, к ягодным кустам. — Смотри, какая там малина созрела! Вон, видишь, какие ягодки? Так в рот и просятся.
Когда Маша скрылась в высоких кустах, Катерина Матвеевна, неузнаваемая в своей гипсовой бледности, хрипловато и глухо, но очень отчётливо и жёстко проговорила:
— Ира, уходите отсюда. Немедленно. То, что вы тут устроили, просто непростительно и неприемлемо. Учинили драку, напугали ребёнка… Я этого не потерплю.
Её рука величественно и повелительно указывала в сторону калитки.
— Скажи мне только одно, Катя: ты — её женщина? — сверкая глазами и вытирая окровавленный нос, спросила Ирина.
— Господи, да какое твоё дело?! — выдохнула Катерина Матвеевна. — Какое ты имеешь право требовать от меня отчёта? Уходи сейчас же!
Она сунула Ирине в руку бумажный носовой платок и ещё раз указала на выход. Она не сомневалась, что Женя сделала со своей стороны всё, чтоб неопытная соперница вышла из поединка почти невредимой. Парой выверенных ударов она могла бы переломать девушке кости, но отпустила глупышку подобру-поздорову.
Катерину Матвеевну трясло. Нет, не от вида расквашенного до крови носа Ирины; крови она не боялась, но её вдруг обожгло леденящее осознание силы, которой владела Женя — профессиональной, обузданной, отточенной тренировками. Всегда весёлая, остроумная и дружелюбно-спокойная, она никогда прежде не обнаруживала, каким смертельным оружием в совершенстве владеет.
— Ты же… могла её покалечить, — сдавленно вырвалось из груди Катерины Матвеевны.
— Тш-ш, — прошептала Женя, поглаживая её побледневшие щёки. — Не бойся, моя хорошая девочка. Всё хорошо. Ну-ну…
В объятиях её сильных рук Катерина Матвеевна, хозяйка этого дома и сада, ослабела, и впрямь чувствуя себя, как беспомощная девчонка. Она не смогла воспротивиться поцелую, которым губы Жени крепко прильнули к её рту.
— Всё, Катюш. Всё, моя родная. Никто и не собирался калечить эту юную дурочку. Я же не зверь какой-то!.. Ей и этого хватило, чтоб усвоить урок.
Обмякшая, слабая, Катерина Матвеевна всё ещё дрожала. А Женя, поглаживая её по лопатке, улыбалась ей в самые губы: