— Она ведь крепко сидит, — заметил Пятьсот девятый.
— Тогда вырвите зуб. Он уже качается. Бергер это умеет. Он в крематории этим тоже занимается. Вдвоем вам легче будет сделать.
— К чему это?
Веки у Ломана поднялись и медленно опустились. Они были как у черепахи. У него не осталось больше ресниц.
— Вы же сами знаете. Деньги. На это купите еду. Лебенталь обменяет.
Пятьсот девятый молчал. Выменять золотую коронку на еду было небезопасно. Как правило, золотые пломбы регистрировались при поступлении заключенных в лагерь, потом в крематории их вытаскивали и собирали. Если эсэсовцам удавалось выяснить, что заактированной коронки или пломбы нет, ответственность ложилась на весь барак. Пока пломба не возвращалась на место, людей морили голодом. Человек, у которого однажды нашли пломбу, был повешен.
— Выдергивайте, — проговорил Ломан, тяжело дыша. — Это несложно.
— У нас нет щипцов.
— Тогда найдите проволоку! Согните ее!
— У нас и проволоки нет.
Глаза у Ломана закрылись. Силы оставляли его. Губы слегка подергивались, но слова уже угасали. Тело казалось безжизненным и распластанным, и только темные иссушенные губы еще оставались крохотным источником жизни, в который вливалось свинцовое безмолвие.
Пятьсот девятый выпрямился и посмотрел на Бергера. Ломан не мог видеть их лица — мешали доски нар.
— Ну как он?
— Теперь уже поздно, в общем конец.
Пятьсот девятый кивнул. Так уже часто бывало: наступало эмоциональное опустошение. Косые солнечные лучи осветили пятерых, которые, как высохшие обезьянки, сидели на четвереньках на самых верхних нарах.
— Наверное, скоро сыграет в ящик? — спросил кто-то, зевая и потирая подмышки.
— Чего вдруг?
— Тогда его место достанется Кайзеру и мне.
— Получишь, получишь свое.
В лучах равнодушно льющегося света кожа вопрошавшего напоминала леопарда: вся была усеяна черными пятнышками. Он жевал гнилую солому. Чуть поодаль на других нарах двое выясняли отношения. Эти обладатели тонких высоких голосов обменивались бессильными ударами.
Пятьсот девятый почувствовал, как Ломан теребит его за штаны. Он немного сполз с нар и, наклонившись, прошептал:
— Выдергивайте, вам говорю. Пятьсот девятый присел на край кровати.