- Как-нибудь, братцы!
Присели для удачи на мои мешки и чемодан, помолчали и, подхватив мой багаж, пошли меня провожать.
Ярославский вокзал. В здании стоит гул голосов. Целыми семьями, с узлами, чемоданами, детьми, бабками и дедками ехал народ в Сибирь на разные новостройки. Тут были вербованные, ожидающие своих эшелонов, командированные, студенты, просто транзитные пассажиры, едущие по своим делам. Около кассы огромная галдящая толпа. Раздраженные, усталые люди, зажимая в кулаках червонцы и разные справки, старались добраться до заветного окошечка, получить билеты… Куда? Во все места, от края до края нашей страны. Только на вокзалах да в поездах можно узнать насколько она велика и разнолика.
Я счастливый! Билет, взятый «по броне», у меня уже в кармане. Сейчас только бы пробраться через толпу, которая уже запрудила площадку перед входом на перрон, и «захватить» место в вагоне! Объявили посадку. Нас стиснули со всех сторон и понесли, как в горловину, в тесные железные ворота.
На зеленых умытых вагонах таблички - «Москва - Хабаровск». Мое беспокойство было напрасным: пассажиры занимали места согласно купленным билетам, так как вагон оказался плацкартным. Проводник покосился было на мой довольно громоздкий багаж, но друзья горячо встали на защиту: человек едет чуть ли не на «Северный полюс» к медведям! Время такое, что люди стремились в самые неведомые дали, и он не удивился, даже, кажется, поверил.
В вагоне было душно, и мы, свалив вещи на полку, вышли на перрон. Захотелось еще раз подышать московским воздухом, взглянуть на вокзал, на город, быть может, не скоро все это доведется увидеть вновь…
- Ну, братцы!..
Мы крепко, по-мужски обнялись. Жили, не замечая друг в друге ничего особенного, а пришло время расставаться - грустно как-то стало…
- Едешь? А нас еще неизвестно куда…
- Завидую тебе, Сашка!
Поезд медленно тронулся, поплыли вагоны. Я вскочил на площадку.
- Бывайте здоровы, братцы!
- Счастливого пути! Не забывай Москву! Пиши-и!..
Кончились проводы. Облегченно вздохнув, я пошел в свое купе. За окнами мелькали поселки, дачи, тенистые подмосковные рощи. Прощай, Москва!
Стоял июль. Чтобы спастись от жары, я часами просиживал у раскрытого окна в тесном вагонном тамбуре. Мелькали придорожные столбики и деревья, путевые будки обходчиков. Поля, деревни постепенно уплывали назад вместе с колхозными амбарами и ветряными мельницами, доживающими свой век. Поезд проносился густыми лесами, где строгие темные ельники теснили тонкоствольную грустную березу. Я не уставая подолгу смотрел, как дым и пар из паровозной трубы, в клочья раздираемые острыми, как пики, верхушками елок, стелятся над лесом, как боязливо трепещут при полном безветрии осинники, как величаво стоят сочные с медно-рыжими стволами здоровые сосняки.
В небольших городах и поселках дома прятались под спасительную тень садов и парков. Кое-где среди зеленых, вершинами возносившихся до колоколен деревьев стояли белые с проржавевшими куполами церкви, и вокруг них хлопьями черной сажи носились в воздухе грачи и воронье. И опять поля с пыльными проселками и машиной, которая долго не хочет отставать от поезда и мчится вслед, расстилая за собой длинный шлейф пыли…
Потом линию горизонта изломали отроги Уральского хребта и на месте, где соприкасаются два материка, мелькнул обелиск с надписью: «Европа-Азия». Ночью дали озарились множеством электрических огней заводских поселков, прилегавших к Свердловску, и небо совсем посветлело.
Поезд торопился, громыхая проносился по гулким мостам и полустанкам, а предстояло еще ехать да ехать! Утомительно долго разматывались по обе стороны от поезда просторы Ишимской и Барабинской степей с молодыми березовыми колками и озерами в окаймлении густых камышей, с необъятными до самого горизонта пашнями. Ветер гонял по пшеничному морю зеленые волны. А ночью опять были огни, огни каких-то поселков, которые на картах еще не значились, и проводник их не знал. Зато на каждом полустанке во множестве выносили к-поезду рыбу, молоко, сметану, яйца, мясо. Успевай только запасаться кипятком, чтобы было чем запивать!
Пять суток бежал паровоз, много городов и больших рек осталось позади, а мы были только на середине пути. И все это - Россия! Вдоль звонкоструйной, как девичья песня, Ангары доехали до величественного Байкала. Дорога проходила по самой кромке берега, и через многометровую толщу прозрачной, как стекло, воды были видны на дне зеленоватые камни. Там, где крутые обрывы сопок подступали к самой воде, поезд прятался в черный зев туннеля, и дыхание сырых, мрачных сводов ненадолго врывалось в вагон. С грохотом и свистом мы снова вырывались на простор, и перед глазами расстилалась зеркальная гладь озера, за которой призрачными голубыми громадами поднимались до самых облаков горы. Под колесами поезда то и дело гулко громыхали железные фермы мостов, перекинутых через бурливые горные речки и ручьи.
На прилавках пристанционного базара лежали соблазнительные золотистые, лоснящиеся от жира копченые омули. С деньгами у меня было уже туговато, но я не выдержал, купил парочку и помчался в вагон, чтобы быстрее попробовать новую для меня рыбу. Вот ведь, живешь на свете, мечтаешь о тихом уютном счастье и не подозреваешь, что есть такая прелесть где-то за пределами больших городов.
Чем ближе к Хабаровску, тем большее нетерпение одолевало меня. Каков-то он будет, этот полулегендарный край, где тигры ходят по крышам и пожирают любознательных жителей, где раньше, до революции, переселенцам обещали платить по рублю за фунт сушеных комаров, причем рублями не обычными, а длинными- - особыми, где в реках рыбы, как в котле,- не провернешь веслом, и если она разыграется, то топит рыбачьи лодки, где сумрачную ель душат в объятиях лианы кишмиша, лимонника и винограда?.. Ах, что говорить, мало ли экзотического мусора было в моей голове вместо ясных и четких знаний об этом удивительном крае!
Прохладным туманным утром поезд подошел к станции Ерофей Павлович, названной так по имени землепроходца