И эдак спокойно-спокойно, маня меня пальцем, чтобы я подошел поближе:
— Прости, а после тебя у твоей матери были еще дети?
— Нет, ни после, ни до, — я единственный ребенок. А что?
— А то, — сказал он, — что если бы твоя мать родила бы еще, то это снова был бы мальчик!
— Да? А откуда ты знаешь?
— А вот откуда. В народе говорят, что если у ребенка волосы на шее кончаются мысиком, то следующим у его матери тоже родится мальчик.
Я поднес руку к затылку, потом, холодно усмехаясь, спросил:
— Ах вот как, значит, здесь у меня — как это ты называешь?
А он:
— Мысик, мой милый, мысик! Во всяком случае, в Рикьери это называется так!
— О, ну это-то пустяки! — воскликнул я. — Ведь этот мысик я могу попросту сбрить!
Он отрицательно поводил пальцем перед моим носом, потом сказал:
— След-то всегда остается, мой милый, даже если ты обреешься наголо!
И на этот раз уже я не нашелся что ответить.
С той поры я стал страстно желать остаться один, — ну хотя бы на час в день. Это было даже больше чем желание, это была прямо-таки необходимость, необходимость острая, безумная, не терпящая отлагательства, отчего присутствие или близкое соседство жены могли довести меня буквально до исступления.
— Джендже, ты слышал, что сказала вчера Микелина? Кванторцо нужно срочно с тобой поговорить!
— Посмотри, Джендже, правда в этом платье у меня слишком видны ноги?
— Часы остановились, Джендже.
— Джендже, что же ты не выведешь собачку? Потом она напачкает на ковер и ты сам будешь ее бранить! Но ведь нужно же ей где-то… то есть я хочу сказать, не хочешь же ты, чтобы… Ведь ее, бедняжку, со вчерашнего вечера не выводили!
— А ты не боишься, Джендже, что Анна Роза заболела? Ее уже три дня не видно, а в последний раз у нее болело горло.
— Приходил синьор Фирбо, Джендже. Сказал, что зайдет попозже. А ты мог бы встретиться с ним не дома? Боже мой, он такой скучный!
Или же я слышал, как она поет: