Когда вам надоест мраморная роскошь Сецессиона и позолоченные лавровые листья его сияющего купола осыплются в вашем мозгу прощальной осенью югендстиля, когда прекрасно-рахитичные фигуры на бетховенском фризе Климта вызовут у вас меланхолию, перетекающую в смутную тревогу за неправильно запаркованную машину, когда соборная площадь, полная китайских и американских туристов, почему-то заставит вас вспомнить чемпионат мира по футболу и проигрыш любимой сборной, а выходящие из собора Святого Стефана японские туристы — о последствиях разрушительного цунами и о не заплаченном в апреле налоге, когда в музее Фрейда у вас внезапно закружится голова и невидимые иголки с психоаналитической деликатностью вопьются в кончики внезапно похолодевших пальцев, когда слово «винершницель», произнесенное немолодым официантом, подбросит вас с классического венского стула и вытолкнет из легендарного кафе с мраморно-слоистыми колоннами и куклой усатого завсегдатая, когда клумбы Шёнбрунна болезненно напомнят об отложенной уже в третий раз встрече с дантистом, а длина Карл-Маркс-Хофа — об оччччччччччччччччччччччччень старом долге старому приятелю, когда борода кучера коляски в сочетании с приторной мелодией вальса, раздающейся из айфона русского туриста, почему-то разбудит в памяти бродячий по Европе призрак коммунизма, которого вы никогда в жизни не встречали, когда вся Вена вдруг покажется вам одним большим гибридом кондитерской и музея с бесконечной армией холодно-вежливых официанток — бросьте все и ступайте на Рингштрассе.
Собственно, я так и делал, когда некоторое время жил в Вене — городе внешне настолько прекрасном, что от этой имперской красоты начинает подташнивать и кружится голова. Слишком красивого не должно быть много, а Вена — именно такая, как праздничный торт с шоколадным Моцартом наверху. Но нельзя же ежедневно объедаться тортом!
Рингштрассе — самая демократическая улица Вены. Этот бульвар всегда распахнут перед любым пешеходом, будь то турист или венец. Он не требует к себе пиетета, не заставляет почтительно шуршать картой города, не претендует на элитарность, не пускает имперскую пыль в глаза. Имперскость остается по краям бульвара. По нему ходят трамваи, ездят велосипедисты. Здесь растут деревья, валяются окурки и бутылочки фруктового шнапса. Рингштрассе не даст вам возможности заблудиться, потеряться. Широкая и бесконечная, она долго тянется, и хотя носит название «кольца», таковым по-настоящему не является, прерываясь речной набережной. В этом тоже демократизм — отсутствие закольцованности, замкнутости и жесткости: кольцо разрывается рекой. Прошелся по «кольцу», сверни на набережную, купи в киоске мороженое и иди вдоль быстрого неширокого канала, любуясь мутноватой водой. Здесь у воды катаются на роликах студенты, гуляют с собаками дамы, лежат в лужах мочи бомжи. Если наскучит река — сверни направо, пройдись переулками и выйдешь к массивному зданию МАКа, Музею прикладного искусства. И здесь снова начнется эта улица — Рингштрассе. Она широка и нетороплива, как река. По ней, как и по реке, можно скользить бесцельно на лодочке своей судьбы, занесшей тебя в этот роскошный город. Сплавляться, грести, грести, не обращая внимания на прохожих и проплывающие по бокам достопримечательности. Они вас не остановят, не потребуют причалить, не полезут в душу со своей историей, датами и персоналиями, позволяя себе лишь проплывать мимо. Захотите — приближайтесь, положите на их мрамор или гранит свою ладонь, почувствуйте многозначительное молчание имперского сердца. О, это тишина умершего тела государства, роскошный покой Габсбургов!
— Wiener Blut! Wiener Blut! — радостно поют мраморные скульптуры и колонны.
— Das Weiner Blut stockte… — угрюмо вторит им темный цокольный гранит.
— Gott erhaaaaalte, Gott beschüüüüütze… — шелестят каштаны.
— Virrrrribus unitttttissss… — скрежещет трамвайное колесо.
Каменные и железные орлы уже никогда не взлетят. Они охраняют имперское прошлое. Здесь уместен санкт-петербургский Бродский.
«Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь».
Железные опилки имперского величия рассыпаны по мраморной Вене. Их сметают дворники по утрам, служители музеев собирают их в пластиковые пакетики, голуби склевывают вместе с хлебными крошками, старушки хранят их в шкатулках с бабушкиными драгоценностями, националисты загоняют их себе под кожу в виде двуглавой татуировки. Они попадают в глаза туристам, скрипят на зубах у катающейся на ролл-досках молодежи, похрустывают под вечерними каблуками дам в манто, спешащих в оперу на очередную премьеру.
«О, гости нашего славного города! Проходя по Рингштрассе, уделите внимание величественным знакам австро-венгерской государственности, возложите длани свои на когти австро-венгерских орлов! Прилепите жвачку на их грозные клювы, оросите кока-колой могучие крылья, сфотографируйте на ваш розовый iPhone!»
Впрочем, не захотите — идите дальше, наслаждаясь шелестом каштанов и платанов. Оба дворца (с маскулинной площадью Героев и буколической — Марии-Терезии) останутся позади…
Через это кольцо Вена спокойно впустит вас в себя и так же спокойно отпустит.
Важно — с каким чувством вы покинете Рингштрассе.
Каждая столица — живое существо. Оно может отдаться, открыться, поделиться внутренним теплом. А может и обдать урбанистским холодом. Можно всю жизнь прожить в городе, так и не проникнув в него, не почувствовав тепла его нутра.
Есть, безусловно, и фригидные города, но нельзя же идти на поводу у их фригидности, черт возьми! Посещение музеев нагоняет на тело города зевоту. Музейные сны обречены видеть все столицы мира. Но они им порядком поднадоели. Столицы хотят от своих гостей ласки. У каждой из них есть свои эрогенные зоны. Прикоснись к ним — и город отдастся тебе, упадет навзничь, разведя ноги, или ляжет на тебя, опьяняя своим горячим дыханием.
Но, как говорят столичные старожилы: «Места надо знать».
Надо, надо знать чувствительные места на теле мраморной красавицы Вены.
Их у нее достаточно. Прикосновение к ним заставляет этот город эротически вздрагивать и выделять те самые корпускулы любви, кои неведомы обыкновенным туристам, привыкшим тыкать мировые столицы только своими холодными фотоаппаратами. Есть зоны широкие, такие как площадь Героев или Центральное кладбище, есть небольшие, но при этом крррррайне чувствительные: Нашмаркт, «Бермудский треугольник», катакомбы собора. Но Рингштрассе — одна из главных зон. От прикосновения к ней красавица Вена вздрагивает и полуприкрывает свои черные мадьярские глаза. Кровь в венах Вены начинает течь быстрее.
Несмотря на свою топографическую непрямизну, Рингштрассе — позвоночник этого города. Помните дешевую потаскушку Магду из набоковской «Камеры обскуры»? Даже она обожала, когда губы любовника медленно скользят по ее позвоночнику. Что же говорить об утонченных аристократических особах?
Представьте, что ваши ботинки — те самые губы, дождитесь вечера и ступайте на Рингштрассе. Жаркое летнее солнце клонится к закату, небо подсвечено. Мостовая хранит пыльное тепло. Каштаны едва покачивают своими семипалыми нагретыми листьями. На Рингштрассе никогда не бывает толпы. Здесь всегда просто прохожие. Они спешат по своим делам или просто прогуливаются. Эта широкая и длинная улица дарит людям пространство, не позволяет сбиться в кучу. Люди идут по ней свободно. Туристы поглощают окружающее глазами электронных устройств, студенты с хохотом спешат на вечеринку, отцы семейств — в знакомое кафе, съесть после работы заслуженный тафельшпиц и запить его бокалом «Гёссера», черноволосые красавицы спешат к своим возлюбленным, дамы прогуливаются с собачками, сумасшедшие… вот одинокий сумасшедший стоит, обняв ствол каштана и бормоча: «Лучи, лучи Бетельгейзе! Любимая, обожаемая Марта, ты слышишь эту музыку космоса?!» Вообще, Вена богата сумасшедшими, и на Рингштрассе их достаточно. Помнится, я шел своим обычным прогулочным путем с Хёрлгассе мимо Вотивкирхе, через крохотный парк Зигмунда Фрейда на Рингштрассе и едва достиг парламента, как от скульптурной группы с Афиной Палладой отделилась худощавая фигура и стала спускаться по мраморной лестнице мне наперерез. Он был бородат, но коротко острижен и лицом чем-то напоминал гениального Хундертвассера. Его серо-голубые, совершенно нормальные глаза были возвышенно-сосредоточенны. Я остановился. Он обратился со старомодной высокопарностью:
— Gnädiger Herr, знаете ли вы, что они уже близко?