— Как вы можете так говорить? Это река, а то ванна — большая разница!
— Вода везде мокрая, — уныло пробормотал Корзухин.
Обратно приятели шли одни. Корзухин с Павловым продолжали обсуждение отъезда в совхоз.
— Осенью и зимой у нас тоже неплохо, — говорил Павлов. — В сентябре пахота и подъем зяби кончается, в разгаре молотьба, машины становятся на ремонт. В это время начинаются дожди — до самого декабря дожди. Небо в тучах, ветки обглоданные, а перейти дорогу без резиновых сапог просто страшно. Бывает, выскочишь по делу, которое и короли никому не передоверяют, и в две минуты так промокнешь, что потом за полчаса не обсушишься. После работы валяешься в кровати, глядишь на дождь в окне, жуешь яблоко. Как в санатории — даже надоедает.
— Вот и я говорю, разве можно сравнить вашу жизнь с нашей. Вы даже не понимаете, как вам хорошо. А зимой?
— Да что зима? Разве у нас зима? Помнишь, у Пушкина: «Но наше северное лето — карикатура южных зим». Вот какая у нас зима. Снег выпадает, растает — грязь, снова выпадает, снова грязь. И так до марта, а в марте сразу весна, еще больше грязи, и все загорается — пахота, сев, взмет паров. Не заметишь, как лето наступит. Ну, конечно, огурцы, зеленый лучок, черешня. Как у вас с огурцами и лучком?
— Где там! Это же Арктика. Парниковые есть, в столовых немного дают, но никогда досыта не наешься.
— А у нас сколько хочешь — огурцов даже собаки не жрут. Зима у вас, наверно, страшная?
— Не говори! Жуткая. Зима, собственно, начинается не сразу. К осени тундра становится огненно-красной, краснее ваших роз.
— Это с чего? Одурела?
— Может, с точки зрения законов природы и дуреет. Не поверишь — все, листья, корни, ствол складываются в один пылающий ковер. В это время ягоды много — морошка, брусника, голубика, смородина, шиповник. Женщины варят варенье, наливки заводят. Начинается отлет гусей — специально берешь неделю отпуска для охоты. В лесу тишина, и лес желтый, не представляешь даже, сколько оттенков есть у желтого цвета, это нужно самому посмотреть. Разведешь костер, поджариваешь гуся, а внизу — пламя, рубины, чуть повыше — золото, лимонные краски, а еще выше голубоватое небо, такое нежное, нежное…
— Послушай, да это красиво!
— Красиво, конечно. Но сколько же это дней? Неделя, две. А потом начинается ужас.
— Морозы?
— Нет, морозы еще не так страшны. От них легко спастись. Укутайся в шубу, напяль шапку с ушами, валенки на ногах, рукавицы меховые — что тебе все морозы?
— Так чем же страшна зима?
— Пургою. Вот это, точно, ужас. Пурга в Заполярье — жестокое испытание для всей природы, не только для человека. Мороз градусов сорок пять — сорок восемь и начинается ветерок. Сперва он слабенький, но такой колючий, что всеми способами от него уворачиваешься. Потом он усиливается, воет, свистит, грохочет, а мороз все падает градусов до двадцати. Тут уже ветер несется со скоростью тридцати метров в секунду и все валит — людей, машины, заборы. Все наружные работы останавливаются.
— А на заводе?
— Ну, что заводу сделается? Работает, выполняет план. Ходить трудно, сквозь ветер лезешь, как сквозь стену, за пять минут ходу вспотеешь, как мышь. Бывает, выйдешь на улицу прогуляться и приходится шарф разматывать, жарко.
— Позволь, позволь, зачем же в эту адскую погоду прогуливаться?
— Видишь, лично у меня сердце здоровое и я люблю ветер. Мы с приятелем Василием Николаевичем Игнатовым, он тоже чудак — да ведь только чудаки и держатся на севере, — иногда в пургу прогуливаемся часок-другой. Но мы из удовольствия, а другие по необходимости — автобусы не ходят, никакая машина не выдерживает такой погоды.
— А человек выдерживает?