— Как бы ты сейчас ни называла то, что мы делали, тебе, кажется, тогда это понравилось. С чего это ты вдруг передумала?
— Я не передумала. Я сопротивлялась, и ты взял меня силой. Уж это ты не сможешь отрицать.
— Не очень-то ты сопротивлялась. Ты что, рассердилась, что я потом тебе не позвонил?
— Можешь сказать это судье.
— Не глупи. Здесь тебе не Миссисипи.
— При чем тут Миссисипи?
— В Миссисипи мы обычно ходили на танцы в женский колледж. И то и дело какой-нибудь пьяный ублюдок называл меня черномазым и затевал драку из-за того, что я танцевал с белой девицей. Тут не так.
— Да, тут не так. И мы говорим совсем не о танцах.
— Если бы там девица выдвинула против меня ложное обвинение, я бы испугался. А здесь это меня не колышет.
— О, конечно, космополитический Нью-Йорк, сады Академы, столица либерального истеблишмента… Ты хоть что-нибудь понимаешь в этой стране, Али?
— А что надо понимать?
— Ты только и понимаешь, что либералы не будут поддерживать всякий там бред типа «черномазые хапают наших женщин».
— Именно.
— Но ты не понимаешь, что тех же самых либералов оскорбляют до глубины души преступления против женщин. Особенно преступления, совершаемые богатыми и образованными белыми самцами, которым следовало бы вести себя поумнее.
— Какое это имеет отношение ко мне?
— Да, ты не совсем белый, Али, но все-таки белее, чем когда ты прикидываешься с помощью своего дутого британского акцента. Как раз типичный случай, во вкусе феминисток. Именно они здесь и кушают на завтрак таких вот богатых мальчиков, как ты. — Я почти убедила себя собственными аргументами и начала даже испытывать удовольствие.
Али в упор смотрел на меня.
— Вижу, ты это все хорошо раскрутила, — сказал он с холодным презрением. — Ладно. Сколько ты хочешь?
Я не ответила. Я почувствовала, что все у меня внутри застыло.
— Сколько ты хочешь? — нетерпеливо повторил он. — Давай, дорогуша, у меня мало времени. Я заплачу за твой шантаж, если ты запросишь не слишком много. Называй цену.
— Сколько я стою, Али? — спокойно спросила я.
— Ты и ржавого цента не стоишь. Видали мы шваль вроде тебя, не впервой. Обязательно кто-нибудь заявится, чтобы порастрясти богатого араба.