И тут же понял, что ответа он не дождется. Вот-вот она заплачет, закричит, и Юра услышит такое, после чего никогда уже не сможет заговорить с этой женщиной…
Он не помнит, как очутился за дверью.
Тетка с желтым лицом дежурила в коридоре. Она участливо посмотрела на Юру.
- Прогнала?
Тот кивнул.
- Не обижайся, - утешила она его. - Марья Ивановна не в себе…
Зашаркала к двери напротив, потянула юношу за рукав.
- Тебя как зовут?
- Юрий…
- Зайди, милок…
В комнате теснее тесного, мебели немного - кровать, стол да рыночный буфет, но вся комната загромождена разным хламом, всякими ящиками, картонками, футлярами из-под загадочных допотопных вещей.
- Заходи, заходи, голубь. Юрой, говоришь, звать… Так, так. А меня Прасковьей Семеновной. Садись.
На стуле тоже какие-то коробки из-под конфет. Юра присел на краешек.
- Серчает? - спросила Прасковья Семеновна, подразумевая Марию Ивановну. - Точила, точила дочь, вот и дождалась. Танюшка матери пуще огня боялась. Слова ни с кем не скажи. Она и не говорила с матерью. Со мной, с соседкой, говорила больше…
- А не говорила, куда собирается? - с замиранием сердца спросил Юра.
- Как не говорила! - невозмутимо ответила его собеседница. - Всеми переживаньями делилась, даже письмо оставила.
- А мне нельзя посмотреть?
- Да оно тебе и написано…
- Мне? Вы же не знаете меня…
- Танюшка разъяснила. Говорит, обязательно придет. Юрой зовут. Начнет допытываться, ты и отдай…
- Так давайте…
- Сейчас, сейчас, голубь…