Трудно себе представить наблюдение, более применимое к процессу выработки политики развития, но именно здесь его игнорируют более всего. И хотя мы имеем огромное богатство исторического опыта, из которого можем почерпнуть, мы не утруждаем себя тем, чтобы учиться на нём и, не задавая [лишних] вопросов, принимаем на веру господствующий миф, [гласящий] что нынешние богатые страны возникли при помощи политики свободной торговли и свободного рынка.
Но история говорит нам, что практически все успешные страны, на начальном этапе своего развития, прибегали к различным комбинациям протекционизма, субсидирования и административного регулирования для того, чтобы развить свою экономику. История успешных развивающихся стран, о которой я говорил в Главе 1, говорит о том же самом. Больше того, история нынешних богатых стран также подтверждает это, о чём мы говорили в этой главе.
К сожалению другой урок истории рассказывает нам, что богатые страны «вышибли лестницу», навязав бедным странам политику свободного рынка и свободной торговли. Страны уже утвердившие своё положение не желают, чтобы через политику защиты национальных интересов (которую они сами так успешно применили в пошлом), появились новые конкуренты. Даже, недавно вступившая в этот клуб богатых стран, моя родная Корея не стала исключением из такого поведения. Не смотря на то, что она сама, в своё время, была одной из самых протекционистских стран в мире, теперь она активно проповедует в ВТО резкое снижение тарифов на промышленную продукцию, если не вообще тотально свободную торговлю. Несмотря на то, что в своё время, она была столицей мирового «пиратства», её теперь возмущает, что китайцы и вьетнамцы выпускают пиратские CD корейской поп-музыки и DVD с корейскими фильмами. Что ещё хуже, так это то, что эти корейские «свободнорыночники» нередко [являются] теми же самыми людьми, которые на своём прежнем месте работы создавали и воплощали политику государственного участия и протекционизма. Большинство из них, вероятно, изучало экономику свободного рынка по пиратским изданиям американских учебников «Экономикс», в свободное время слушая пиратские записи рок-н-ролла и смотря пиратские видеозаписи голливудских фильмов.
Ещё более всеобъемлющей и более важной [вещью], чем «вышибание лестницы», является историческая амнезия. В Прологе я упомянул тонкий и постепенный процесс, в котором история переписывается, чтобы соответствовать современному имиджу страны в своих собственных глазах. В результате многие люди в богатых странах пропагандируют свободный рынок и свободную торговлю, в искренней вере, что именно они привели их предков к богатству. А когда бедные страны протестуют, что такая политика вредит, от таких протестов отмахиваются как от интеллектуально несостоятельных или служащих интересам их коррумпированных лидеров. И этим Недобрым Самаритянам даже в голову не приходит, что политика, которую они пропагандируют, кардинально расходится с тем, чему учит нас история в отношении лучших образцов политики развития. Может быть намерения, стоящие за такими призывами и благородны, но их результаты не менее разрушительны, чем от движимых намеренным «вышибанием лестницы».
К счастью, история также учит, что успешным странам совсем не обязательно вести себя как Недобрые Самаритяне, а самое главное, что это в их собственных просвещённо-эгоистических интересах. Наиважнейший и самый свежий пример такого рода случился в период, начиная с запуска плана Маршалла в 1947 г. и заканчивая подъёмом неолиберализма в 1980-е годы.
В июне 1947 года США отказались от своих первоначальных планов по целенаправленному ослаблению [обескровливанию] германской экономики и ввели в действие план Маршалла, по которому крупная сумма денег была направлена на послевоенное восстановление Европы. Даже если, сумма не была запредельно велика, план Маршалла сыграл важную роль в запуске [функционирования] опустошённых войной экономик европейских [стран], тем что оплачивал расходы по импорту наиважнейших [товаров] и финансировал восстановление инфраструктуры. Он служил политическим сигналом о том, что США считали, что в их собственных интересах, чтобы другие страны, даже бывшие враги, процветали. США также склоняли другие богатые страны, помогать, или по крайней мере не мешать, бедным странам развивать свою экономику посредством политики защиты национальных интересов. В рамках ГАТТ (Генеральное Соглашение по Тарифам и Торговле), также подписанном в 1947 году, США и другие богатые страны позволили развивающимся странам защищать и субсидировать своих производителей более активно, чем [это дозволялось самим] богатым странам. Это составляло разительный контраст с временами колониализма и неравноправных договоров, когда развивающиеся страны насильно втягивали в свободу торговли. Отчасти это было по причине чувства вины за колониализм для таких стран, как Британия и Франция, но в основном это имело место по причине более просвещённого подхода гегемона мировой экономики – США – к экономическому развитию бедных стран.
Результат такой просвещённой стратегии впечатляет. Богатые страны вошли в так называемый «золотой век капитализма» (1950-1973 гг.). Прирост среднедушевого дохода в Европе подскочил с 1,8% (в «либеральный золотой век» 1870-1913 гг.) до 4,1%. В США он вырос с 1,8% до 2,5%, тогда как в Японии он взлетел с 1,5% до 8,1%. Эти потрясающие показатели роста сочетались с невысокой неравномерностью доходов [населения] и экономической стабильностью. Очень важно, что развивающиеся страны тоже очень хорошо развивались в этот период. Как я уже указывал в Главе 1, в 1960-е и 1970-е годы, при «снисходительной» международной системе, когда они пользовались мерами по защите национальных интересов, их рост составлял 3% в среднедушевом исчислении. Это намного больше того [уровня], которого они достигали во времена «первой глобализации» (1870-1913 гг.) и вдвое выше показателей, которые у них были с 1980-х гг. при неолиберальной политике.
Некоторые сбрасывают со счетов щедрость США в период 1947-1979 гг. на тех основаниях, что они вели себя хорошо по отношению к бедным странам, только из-за соперничества с СССР в Холодной войне. Было бы глупо отрицать, что Холодная война оказывала существенное влияние на международную политику США, но это не должно мешать нам признавать заслуги, там где этому место. Во времена «эпохи империализма» в конце XIX – начале XX в.в. могущественные страны вели себя ужасно по отношению к слабым странам, несмотря на напряжённое соперничество среди них самих [автор не делает различения между соперничеством империалистических держав, принципиально не отличающихся друг от друга и альтернативным жизненным укладом, предлагаемым Советским проектом, в сочетании с действенной помощью деньгами, заводами и фабриками, оружием, что совершенно меняет природу «борьбы за умы и сердца»; отличный пример добровольной исторической амнезии].
История, недавняя и более отдалённая, с которой я знакомил вас в этих двух главах будет питать мою полемику в последующих главах, в которых я объясню в чём конкретно ошибаются сегодняшние Недобрые Самаритяне в отношении важнейших сфер экономической политики – международной торговли, регулирования иностранных инвестиций, приватизации, защиты прав интеллектуальной собственности, таких как патенты и макроэкономической политики; и предложу как им следует изменить своё поведение, если мы хотим поддержать экономическое развитие в бедных странах.
У меня есть сын. Ему шесть лет. Его зовут Джин-Гю. Он живёт за мой счёт, хотя он вполне способен зарабатывать на жизнь. Я плачу за его проживание, пищу, образование и медицинское обслуживание. Но у миллионов детей его возраста есть работа. Даниэль Дефо в XVIII веке [вообще] считал, что дети могли бы зарабатывать себе на жизнь с четырёх дет.
Больше того, работа может привить его характеру пропасть сколько хорошего. Сейчас он живёт в экономическом коконе, не имея представления о цене денег. Он совершенно не ценит, сколько мы с его матерью делаем для него, финансируя его праздное существование и защищая его от суровой реальности. Он чрезмерно защищён, и его нужно познакомить с конкуренцией, чтобы он смог стать более продуктивным человеком. Если уж на то пошло, чем большей конкуренции он будет подвержен, и чем скорее это случится, тем это будет лучше для его будущего развития. Это подстегнёт его стать трудолюбивым. Мне [пожалуй] надо бы заставить его бросить школу и найти работу. Может даже, я мог бы переехать в страну, где детский труд узаконен, или его хотя бы терпят, чтобы у моего сына был больше выбор при приёме на работу
Я [прямо] слышу, как вы говорите, что я должно быть рехнулся. Близорук. Жесток. Вы говорите мне, что мне нужно защищать и взращивать ребёнка. Если я выгоню Джин-Гю на рынок труда в возрасте шести лет, он может стать шустрым чистильщиком обуви или даже процветающим разъездным торговцем, но он никогда не станет нейрохирургом или физиком-атомщиком – это потребовало бы, по крайней мере, еще лет двенадцать моей опёки и затрат. Вы [мне] доказываете, что даже с чисто меркантильных позиций, было бы умнее вложиться в образование моего сына, чем радоваться тем деньгам, которые я бы сэкономил не посылая его в школу. В конце концов, если бы я был прав, Оливеру Твисту было бы намного лучше быть карманником для Фейгина, чем быть спасённым заблуждающимся Добрым Самаритянином мистером Браунлоу, который лишил [бедного] мальчика шанса по-прежнему конкурировать на рынке труда.
И тем не менее, эта абсурдная логика рассуждений, по сути своей является той же логикой, которой экономисты свободной торговли оправдывают быструю и широкомасштабную торговую либерализацию в развивающихся странах. Они заявляют, что производителям из развивающихся стран нужно открыться как можно большей конкуренции немедленно, чтобы у них был стимул повысить свою продуктивность, чтобы [просто-напросто] выжить. Протекционизм, наоборот, создает только самоуспокоенность и лень. И чем раньше такое открытие произойдёт, продолжают они, тем лучше для экономического развития.
Стимулы – это, всё же, только полдела. Другая половина – это возможности. Даже если бы Джин-Гю, с одной стороны, предложили 20 миллионов фунтов стерлингов, а с другой, угрожали бы пулей в голову, он всё равно бы не смог проводить операции на мозге, если бы он бросил школу в шесть лет. Аналогичным образом, индустрия в развивающихся странах не выживет, если её открыть для международной конкуренции слишком рано. Ей нужно время, чтобы повысить свои возможности, освоив современные технологии и выстроив эффективную организацию [производства]. Это и есть суть тезиса зарождающихся отраслей, впервые сформулированного Александром Гамильтоном, первым министром финансов США, и применённого многими поколениями политиков до и после него, как я уже рассказывал в предыдущей главе.
Естественно, что защита, которую я предоставляю Джин-Гю (как утверждает и сам тезис о зарождающихся отраслях) не будет для него убежищем вечно. Заставлять его работать в возрасте шести лет дурно, но так же дурно содержать его в возрасте 40 лет. В конечном итоге он [самостоятельно] выйдет в огромный необъятный мир, найдёт себе работу и заживёт независимой жизнью. Ему нужна защита только пока он набирается способностей, чтобы [потом] поступить на хорошо оплачиваемую и приносящую удовлетворение работу.
Конечно, так же как и с воспитанием детей, защита зарождающихся отраслей может пойти неудачно. Так же как некоторые родители склонны чрезмерно опекать, государства могут чересчур избаловать зарождающиеся отрасли. Некоторые дети не желают готовиться ко взрослой жизни, и так же поддержка зарождающихся отраслей будет безуспешной для некоторых фирм. Точно так же, как некоторые дети манипулируют своими родителями, чтобы те содержали их в последующие годы, есть отрасли, которые изощрённым лоббированием продляют государственную поддержку. Но существование неблагополучных семей, едва ли является аргументом против того, чтобы иметь детей в принципе. Аналогично, случаи неудач в поддержке зарождающихся отраслей не могут дискредитировать стратегию как таковую. Примеры неудачного протекционизма всего лишь учат нас пользоваться этой политикой мудрее.
Свободная торговля – это хорошо. Эта доктрина лежит в самом сердце неолиберальной ортодоксии. Для неолибералов не может быть более самоочевидного утверждения. Профессор Виллем Бюйтер (Willem Buiter), мой именитый бывший коллега по Кембриджу и бывший главный экономист ЕБРР, однажды кратко сформулировал его так: «Помните: односторонняя торговая либерализация – это не «уступка» или «жертва», за которую требуется компенсация. Это – акт просвещённого эгоизма. Обоюдная торговая либерализация увеличивает выгоды, но не является необходимой, для того чтобы [можно было] пользоваться ими. В этом вся суть экономики». Вера в добродетель свободной торговли занимает такое центральное место в неолиберальной ортодоксии, что по существу она и определяет неолиберального экономиста. Вы можете сомневаться (или даже полностью отвергать) любой другой элемент неолиберальной программы – открытость рынков капитала, силу патентов или даже приватизацию – и всё равно не выпадать из лона церкви неолиберализма. Но как только вы возразите против свободной торговли, вы навлекаете на себя отлучение.
Опираясь на это убеждение Недобрые Самаритяне сделали всё, что в их силах, чтобы втолкнуть развивающиеся страны в свободную, или по крайней мере, более свободную торговлю. За прошедшие четверть века развивающиеся страны неслыханно либерализовали свою торговлю. Впервые их начали загонять в неё МВФ и ВБ после Долгового кризиса Третьего мира 1982 года. Затем последовал мощный толчок в сторону торговой либерализации после создания ВТО в 1995 году. За последние лет десять размножились всевозможные двусторонние и региональные соглашения о свободной торговле. К сожалению, в эти же сроки, развивающиеся страны совсем не процветали, несмотря на обширную торговую либерализацию (а по моему мнению как раз благодаря ей), о чём мы уже говорили в Главе 1.
История Мексики, витрины лагеря свободнорыночников, особенно показательна. Если вообще у какой-нибудь развивающейся страны могло бы получиться со свободной торговлей, то этой страной должна быть Мексика. Она граничит с крупнейшим рынком в мире (США) и имеет с ней Соглашение о свободной торговле с 1995 года («North American Free Trade Agreement» или NAFTA). Она также обладает крупнейшей диаспорой проживающих в США [мексиканцев], которая может обеспечивать важные деловые контакты. В отличие от многих других бедных развивающихся стран, она обладает значительным количеством квалифицированных рабочих, грамотных менеджеров и относительно развитой физической инфраструктурою (дороги, порты и т.п.).
Экономисты свободной торговли утверждают, что свободная торговля пошла Мексике на пользу, ускорив [её] рост. И действительно, после вхождения в NAFTA, в период с 199[5] по 2002 гг. подушевой ВВП Мексики рос со скоростью 1,8% в год, большое улучшение, по сравнению с периодом 1985-199[4] гг., когда рост составлял 0,1% в год. Но десятилетие, предшествовавшее NAFTA было десятилетием крайней торговой либерализации для Мексики, после того как в середине 1980-х годов она перешла в веру неолиберализма. Так что [сама] торговая либерализация также и была причиной роста в 0,1% в год.
Широкомасштабная торговая либерализация в 1980-е и 1990-е годы выкосила целые отрасли мексиканской промышленности, скрупулёзно создававшиеся в период импорто-заместительной индустриализации (ISI). Не удивительно, что результатом стали замедление экономического роста, потери рабочих мест и снижение зарплат (по мере того, как исчезали хорошо оплачиваемые рабочие места на производстве). На мексиканское сельское хозяйство также пришелся тяжёлый удар со стороны американских субсидируемых продуктов, особенно кукурузы, основной продовольственной культуры мексиканцев. И в довершение всего этого, в последние годы положительное влияние NAFTA (в плане увеличения экспорта на американский рынок) просто выдохлось. В период 2001-2005 гг. показатели роста Мексики были просто ничтожными – прирост подушевого дохода составил 0,3% в год или за весь период суммарно какие-то 1,7%. Для сравнения, в годы «проклятого прошлого» ISI (1955-1982 гг.), мексиканский подушевой ВВП рос намного быстрее, чем в период NAFTA - в среднем по 3,1% в год.
Мексика – это особенно примечательный пример преждевременной торговой либерализации безо всякого разбора, но есть и другие примеры. После того как в 1986 году на Берегу Слоновой Кости [Кот-д-Ивуар – Cote-d’Ivoire] сократили на 40% тарифы, химическая, текстильная, обувная и автомобильные промышленности потерпели крах. Безработица взлетела. В Зимбабве, после торговой либерализации 1990 года, безработица подскочила с 10% до 20%. Высказывались надежды, что капитал и рабочая сила, высвободившиеся из обанкротившихся по вине торговой либерализации предприятий, найдут применение в новых предприятиях. Этого просто не случилось в достаточных масштабах. Не удивительно, что рост бесследно исчез, а безработица взлетела.