— Дайте мне кусочек гульканда{8} в счет правнуков!
Улыбнувшись, бакалейщик приоткрыл крышку большой медной чаши, стоявшей перед ним, отломил железной лопаточкой кусочек леденца величиной с грецкий орех и протянул Кори Ишкамбе.
Кори Ишкамба взял лопаточку, положил в рот гульканд и, посасывая его, сказал:
— Правнук-то оказался больно маленький! Прилип к зубам, растаял во рту, а внутрь ничего не попало!
— Лавочка у меня тесная, товара и капитала мало, а сверх того и торговля такая, что, как говорится, «то покупателя нет, то не найдешь товара», — поэтому я и беден. В таком месте правнуки быстро не растут, не скоро достигают зрелости!
— Ладно, тогда не в счет правнуков, а просто ради бога дайте мне еще кусочек гульканда, а то желудок мой так охладился, что не будет у меня аппетита, хоть плачь. Дайте, уж я помолюсь за вас, чтобы бог довел до свадьбы ваших детей!
— Ох-хо-хо! — вздохнул хозяин. — Счастье еще, что желудок у вас охладился и аппетит уменьшился. Не то бы вы проглотили весь мир, даже не разжевавши!
И все же он дал толстяку, дополнительно порцию гульканда.
Вероятно, хозяин лавочки посчитал меня приятелем Кори Ишкамбы. Он со мной не заговорил и не спросил, что мне нужно. Зато сам Кори Ишкамба вдруг оглядел меня с ног до головы острым проницательным взглядом и, хрустя гулькандом, спросил:
— Братец, уж не ко мне ли у вас дело?
Я, признаться, растерялся и, вместо того чтобы ответить прямо, что у меня есть к нему дело, помимо воли произнес слова, приготовленные на тот случай, если ко мне обратится бакалейщик.
— Мне нужен черный перец!
Конечно, мой ответ получился ужасно нескладным, и я видел, что глядя на меня, Кори Ишкамба насмешливо улыбается. Окончательно потерявшись от смущения, я сунул руку в карман, намереваясь купить немного перца и убежать от позорища. Но в кармане, как назло, не оказалось ни гроша. То краснея, то бледнея от стыда, обливаясь потом, я сказал бакалейщику:
— Простите, у меня случайно не оказалось с собой денег. Я сбегаю за деньгами и тогда возьму у вас перца. — Поспешно отходя от лавки, я кинул взгляд на Кори Ишкамбу и заметил, как он, оттопырив нижнюю губу, многозначительно качнул головой и что-то сказал бакалейщику. Но слов я уже не слыхал.
И сегодня охота не удалась. Я сам спугнул дичь у самых силков. Перед Кори Ишкамбой я осрамился. Ему стало ясно, как день, не только то, что я не собирался покупать перец, — он прекрасно понял, что и мое намерение купить тюбетейку тоже было притворным. Нельзя больше рассчитывать, что, встретив его на улице, я смогу подойти и познакомиться с ним.
Я очень досадовал на свою оплошность. Если бы на его вопрос я ответил утвердительно и прямо сказал, что мне нужно переговорить с ним, — можно было бы изложить ему свою просьбу, и цель моего преследования стала бы ему понятна. И, если бы даже он и не дал мне кельи, предо мной открылась бы возможность изучить образ жизни этого странного человека. То, что стало невозможным дальнейшее наблюдение за ним, огорчило меня больше, чем утрата надежды на келью.
Но раскаяние было теперь напрасным, сожаления не могли принести пользы.
И все же я верил, что рано или поздно сведу с ним знакомство и пойму его характер.
На следующий день, выйдя на базарный перекресток, я направился к чайному ряду, который тянулся на север от мечети Диван-беги, между медресе Кукельташ и мечетью Магок.
Среди чайных лавок, на южной стороне улицы, как раз против тупичка, где торговали углем, располагался караван-сарай, под названием Джаннат-макони.
По обеим сторонам у входа в караван-сарай находились две высокие суфы. На одной из них всегда сидел со своим подносом торговец сластями по имени Рахими-Канд.
Рахими-Канд был весьма занятным человеком. Я получал немалое удовольствие от разговоров с ним. Мне нравилось слушать его рассказы о жизни, и я нередко присаживался на соседнюю суфу, чтобы побеседовать с ним.