Ванька решил его утешить.
— Ты не жалей... Крестился-то ты небось щепоткой, так что твоя молитва все одно была негодная.
Постепенно отогреваясь, Ванька начал обретать утраченную на морозе любознательность.
По правде говоря, комната дьяконовского дома, пустовавшего много лет, и при новых хозяевах выглядела не очень уютно. Три самодельных топчана, накрытых темными одеялами, грубо сколоченный большой стол, несколько скамеек и полок — вот и вся обстановка. Правда, над одним топчаном висело ружье, но то была обыкновенная ижевская берданка и такого знатока, как Ванька, заинтересовать не могла. Вот книги и бумаги, горой лежавшие на столе,— дело другое. Повышенный интерес Ваньки к этим предметам объяснялся тем, что он не знал способов их употребления. И уж совсем не предполагал Ванька, что внимательно наблюдавший за ним худощавый и длинноусый человек (Ванька считал его старшим колдуном) был учителем, умевшим разбираться не только в маленьких ребячьих ду-шах» но и в Душах взрослых, серьезных людей.
Не спрашивая ни о чем Ваньку, Усатый нагнулся и достал из-под стола такую огромную и красивую книгу, что у парня сердце ходуном заходило. И понятно: дожив до девятого года, Ванька за всю свою жизнь видел одну-един-ственную книгу—«Псалтырь», до которой ему строго-настрого запрещено было дотрагиваться. Здесь же ему показывали — и не то что издали показывали, а прямо в руки давали такое великолепие, такую красоту, что он сначала попятился.
— Возьми, посмотри картинки, — предложил Усатый.
Ванька мог удержать книгу только двумя руками. Положив ее на скамейку, он поднял крышку переплета и... тут-то и началось колдовство, которого он все время побаивался!
Первое, что увидел Ванька, была лодка, скользившая под парусом по кудрявому морю. За первой лодкой шли другие суда, еще красивее и больше размером.
— Ух ты, какой плавает! — воскликнул Ванька, увидев несущийся под всеми парусами фрегат.
— Да, красивый корабль! — согласился Усатый.
— Ко-ра-абль! — повторил Ванька.
И насмотрелся же он всяких кораблей! Одни из них плыли под гордо раздутыми парусами, другие приводились в движение рядами длинных весел, третьи дымили высокими трубами. Что ни страничка—новый корабль. То высокие, то низкие, то окутанные облаками порохового дыма, то празднично разукрашенные гирляндами флагов, они, каждый по-своему, были прекрасны. Ни один пароход, ни одна баржа, не говоря уже о паузках и карбасах, когда-либо проплывавших мимо Горелого погоста, ровно ничего не стоили по сравнению с кораблями на картинках!
Ваньке так часто приходилось ухать от восторга, что его губы превратились в трубочку.
Только одно было плохо: он не мог прочитать подписи под картинками, обращаться же с частыми вопросами к Усатому стеснялся.
И все же иногда не выдерживал.
— А это чего? — спрашивал он, тыча пальцем в удивительно грозный черный корабль, извергавший из двух высоченных труб тучи густого дыма.
— Броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков».
— Ух ты, какой!.. Видать, много дров жжет. А из чего он сделан?
— Из железа.
— Весь как есть из железа?! Из самого настоящего? Ух ты-ы-ы!!!
Последнее восклицание относилось уже к другой картинке. Изображенный на ней корабль выглядел, может быть, не так грозно, но удивительно гордо. Возможно потому, что он был сфотографирован снизу, его корпус, надстройки над палубой и мачты казались очень высокими. К тому же он был окрашен светлой краской.
До понятия «красота» Ванька не дозрел, но корабль так ему понравился, что он забыл обо всем окружающем.