Народ попятился. Уж больно обещание незваного гостя было похоже на правду. И только из самых дальних рядов вышагнул драный мужичок-загуменник. Кто он такой, откуда взялся в селе — никто не знал. Просто был мужик сам по себе — и всё тут. Обитал в ничейной заброшенной баньке, не имел ни кола, ни двора, ни голоса в миру. Порой нанимали его на батратчину, да раскаивались, поскольку работник из мужика был никудышный, никакой пользы от него, кроме порчи не видывали. Чем был жив загуменник — неведомо, здоровому мужику даже на паперти не подают.
— Эх, — сказал он, — всё едино погибать, так хоть поем вволю напоследок.
— Вот это люблю! Садись, дурачина, пируй перед кончиной!
Загуменник уселся супротив гостя, придвинул поближе лохань. Посудина была равна той, что незваный гость себе выбрал, только как следует пользованная. А где новых на всех набрать? Хотя, что в этой лоханке кухарка заводила, только сама кухарка и знает. Сполоснула лохань, и довольно, для загуменника сойдёт.
— А что, — спросил мужик, переливши щи из второго чугуна с лохань, — ежели ты меня переешь, такое дело оговорено. А ну как я тебя объем, что тогда?
— Этому не бывать.
— Всё-таки… Чем чёрт не шутит, пока бог спит.
— Тогда я тебя всё равно сожру.
— Понятненько. Давай, жри. Токо, смотри, не подавись. И вот, ещё… ты молоко пил, а мне не дадено.
— Обойдёшься. Молоко мне дали для разгона, а то сухая ложка рот дерёт.
— Как скажешь. Я могу и без разгона. Ну, что, начинаем щи есть, пока не остыли?
Рот у тощего загуменника оказался широченный, так что лохань со щами он охоботал вровень с толстопузым гостем.
Заполошные стряпухи приволокли мгновенно испёкшийся пирог с горохом и второй — с грибами. Гость кривым ножищем располовинил пироги, захрустел прожаристой корочкой.
— Куски-то неравные, — заметил сотрапезник. — Жадничаешь ты, барин, себе больше тянешь. Как бы мне не оголодать, с тобой рядом сидючи.
— Ты в чужом рту куски не считай, — гость сыпал русскими пословицами, словно с ними и родился. — Большому куску рот улыбается. А ты, ешь пирог с грибами, да держи язык за зубами.
— Моё дело — смиренное, — согласился мужик. — Сиротский кусок получу, подольше продержусь супротив вашего аппетитства.
Принесли миски с овсяным киселём и новые подойники молока. Сейчас всё село не ко времени занималось дойкой.
Объедало и Подъедало придвинули к себе миски, пустили по серой глади киселя молочные реки, принялись хлебать. Тут половником не управиться, и через край не глотнёшь, в таком деле нужна деревянная ложка, и поздоровей, резанная на заказ.
— Бедно кормите, — прочавкал гость, орудуя ложкой.
— Сыр уже выкапывают, — кланяясь, объяснился староста. — Дочери на свадьбу берёг. А рыбаки с сеткой на пруд отправились.
— Что ты про сетку талдычишь? Пруд спустить тебе лень, чтобы разом всю рыбу взять? Пошевеливайся, давай.
Горшки с пареной репой опростали во мгновение ока, а там доспели жареные в сметане караси из спущенного пруда и обещанный сыр. Сыр в деревне бывает двух видов: простой и сычужный. Простой от творога мало отличается, только его не творят, а делают из сырого молока. С простым сыром пекут солёные ватрушки, до которых очередь ещё не дошла. Иное дело — сыр сычужный. Он делается, только когда на Покров режут бычков. Молоко, створоженное сычугом, сбрасывают на рединку, дают стечь сыворотке, выдерживают под гнётом, затем обмазывают свежим коровьим навозом и закапывают в землю. Яму роют на три аршина, как для могилы. Там сыр созревает, год, а то и два. Немудрено, что так просто трудящий человек сыр не ест, а только на свадьбу или поминки. Сырная голова получается в полпуда весом, нож такую не берёт, режут её лесой из конского волоса. На свадьбе сыром гостей обносит невеста, а гости смотрят, как она будет корку срезать. Ежели толсто, то не бережливая хозяйка получится, которая любое богачество может растранжирить. А ежели так тонко, что гостей готова навозом угостить, то из такой получится скареда и такая скопидомка, что не приведи судьба. Во всяком деле нужна своя мера.