На этот раз сырную голову разделывали мастерицы, что на поминках стараются. Оно и понятно, объели деревню начисто, хоть в могилу ложись.
Сыр был подъеден до последнего ломтика быстрее, чем люди вспомнили, каков он, сыр, на вкус.
Притащили огромнейшую драчёну из полусотни яиц. Делить снова взялся гость.
— Опять неровно делишь, — заметил загуменник, провожая завистливым взором большую долю.
— Не шуми при браге, а то к пиву не позовут, — предупредил незваный гость. Потом он обвёл мутным взором собравшихся и спросил: — Как же так? Корчма в селе есть, солодовые сараи за околицей стоят, а пива человеку пожалели? Всухомятку питаюсь!
— Катят бочку! — с надрывом выкрикнул корчмарь. Богатея можно понять: бочка была сорокавёдерная, и судьба ей прочила быть выпитой сегодня до дна.
С гвоздём пирующие заморачиваться не стали, вышибли днище — и все дела. Испили по три ковша пенного, затем гость обвёл слегка осовевшим взором покорную толпу и объявил:
— Теперь начинаем кушать всерьёз! Коль пошла такая пьянка — режь последний огурец! Несите, что у вас для меня запасено.
Запасён оказался гусь с квашеной капустой и мочёной брусникой. Гусь также был разделён своеобычно, словно в известной сказке, только делил птицу не мужик, а барин. Себе взял ножки, крылышки вместе с грудкой, жирную гузку и длинную гусиную шею, вместе с головой. Остальное отдал загуменнику. Поглядеть спроста, так мужику кусок больший достался. Иной дурак, пересказывая сказку, может ляпнуть, будто мужик взял себе всего гуся. А на деле там полакомиться нечем, все мясистые куски съедены, недаром в народной сказке делильщик говорит: «Я мужик глуп, мне глодать круп». Загуменник, слова не сказав, придвинул свою долю и захрустел гусиными рёбрышками.
— Что же ты делёжкой не возмущаешься?
— Когда я ем, я глух и нем, — отозвался загуменник, доказав, что и ему русские поговорки не чужды.
После гуся была уха с налимьими печёнками, наглядно показавшая, что не только караси водились в осушенном пруду.
— Рыбка ищет, где глубже, — изрёк по этому поводу гость, — а человек, где лучше. А то придумали замшелую мудрость: Щи да каша — пища наша. Нет, ты мне тех же щей, да погуще влей. Хозяин, что у тебя на следующую перемену?
— Бараний бок с гречневой кашей, — ответил староста, которому было смертельно жалко загубленного бяшки. По совести говоря, бяше бы ещё побегать на воле, нагуливая бока, ныне начинённые гречкой. Но пришла беда — отворяй ворота. А уж такие ворота, как глотка незваного гостя, всё сквозь себя пропустят и добавки потребуют. Да и свой невидный мужичонка тоже под стать пришёлся. Мужицкое горло, что суконное бёрдо — всё мнёт.
— Свининки бы, — напомнил гость, отваливаясь от блюда, на котором ничего, кроме обглоданных костей не осталось.
— Свинью уже палят, — сообщила одна из поварих. — Для начала будут кровяные колбасы, расстегаи с потрошками и холодец с хреном.
— С хреном — это хорошо, — заметил загуменник. — У меня этого хрена вокруг баньки страсть, сколько растёт, ешь — не хочу. Только ведь голимым хреном стомах не набьёшь, мясца надо.
Впервые незваный гость посмотрел на сотрапезника с подозрением, но привычки брать себе порцию побольше не оставил.
Умявши гору жареной свинины, гость сипло объявил:
— Прогул во пиру! Чего-нибудь лёгонького покушать.
— Прогул, так прогул, — загуменник был на всё согласен. — Давай-ка нам, братец, редьки с квасом, мочёных яблок, небось, с прошлого года остались, плюшек с маком…
— Чёрен мак, да бояре едят, — подтвердил гость.