Удостоверившись, что перед ним Путилин, поручик спросил:
— Вам известно, что наша армия вооружается новыми винтовками?
Иван Дмитриевич отвечал отрицательно. Он был человек сугубо штатский, даже охоту не любил. Предпочитал рыбалку.
— Старые дульнозарядные ружья переделываются по системе австрийского барона Гогенбрюка, — объяснил поручик, бесцеремонно производя ревизию фарфоровым наядам на каминной доске. — Чтобы заряжать с казенной части. — Для наглядности он положил на ладонь одну из этих дамочек и похлопал ее пальцем пониже спины. — Отсюда. Понимаете?
— Весьма увлекательно, — сказал Иван Дмитриевич. — Только это вы и хотели мне сообщить?
Поручик быстро заглянул в спальню, в кабинет и лишь потом, убедившись, что никто не подслушивает, рассказал, как зимой его приставили к особой команде, проводившей испытания нового оружия. На испытаниях присутствовал личный секретарь барона Гогенбрюка. До обеда стреляли из гогенбрюковских винтовок, затем принесли партию других, изготовленных по проектам русских оружейников, и — странное дело! — все они по меткости боя и по скорострельности дали результат гораздо худший, чем на прежних стрельбах. Никто ничего не мог понять. Изобретатели рвали на себе волосы и чуть не плакали. Инспекторы сокрушенно качали головами. В итоге принц Олвденбургский, в тот день случайно посетивший испытания, рекомендовал поставить на вооружение пехоты именно винтовку Гогенбрюка. И лишь на обратном пути, когда ушли с Волкова поля в казарму, поручик учуял, что от его испытателей попахивает водкой. И ведь не сами напились! Секретарь украдкой подпоил их за обедом. Оттого они медленнее заряжали и хуже целились.
— Ай-яй, как нехорошо, — равнодушно сказал Иван Дмитриевич.
— Слушайте дальше… Я немедленно представил записку в Военное министерство, но ходу ей почему-то не дали. А впоследствии я несколько раз встречал этого секретаря. Он выходил из дома, где мы с вами сейчас беседуем. И еще одно совпадение. Осенью атташе ездил на охоту с принцем Ольденбургским и герцогом Мекленбург-Стрелецким. Все они были вооружены изделиями Гогенбрюка!
— Винтовка-то хоть хорошая? — спросил Иван Дмитриевич.
— Неплохая.
— Так в чем же дело? Пускай.
— Но есть и получше, — поручик начал нервничать. — Скажу без ложной скромности: я сам предложил превосходную модель. Трудился над ней с восемнадцати лет и довел до совершенства. Ударник прямолинейного движения! Представляете? Пружина спиральная! Дайте лист бумаги, я нарисую…
— Не надо, — испугался Иван Дмитриевич.
По этому предмету он знал лишь то, о чем во время унылых семейных обедов по воскресеньям распространялся тесть, отставной майор. Ружье, точнее, русское ружье он считал особым стреляющим добавлением к штыку, который, как известно, молодец, чего про пулю не скажешь. В числе главнейших достоинств, какими должно обладать это второстепенное добавление, тесть полагал два: толщину шейки приклада и вес. Чем толще шейка, тем труднее перерубить ее саблей, когда пехотинец, защищаясь от кавалерийской атаки, поднимет ружье над собой. А тяжесть оружия развивает выносливость у нижних чинов.
— У моей модели прицел на полторы тысячи шагов! — почти кричал поручик. — А у Гогенбрюка всего на тысячу двести. У меня гильза выбрасывается, да! А у него выдвигается вручную. В самой Австрии его систему отвергли, а мы приняли. Почему?
— Может быть, так дешевле обходится переделывать старые ружья? — предположил Иван Дмитриевич.
— На чем бы другом экономили! Я уверен: фон Аренсберг для того помогал Гогенбрюку, чтобы ослабить русскую армию. С этаким-то костылем! А какова ситуация на Балканах? Рано или поздно мы будем драться не только с турками, но и с Веной.
— Далась вам эта ситуация на Балканах!
Поручик понизил голос до шепота:
— Фон Аренсбергу нужно было помешать…
— Вы говорите так, будто знаете убийцу.
— Попрошу не употреблять при мне это слово, — сказал поручик. — Не убийца, нет. Мститель!