Многие запахи с первого раза вызывали в нем порыв к преследованию, другие — к бегству. Другие эмоции, очевидно, связывались с тем или иным запахом посредством ассоциаций. Однажды на пустоши Сириус сильно порезал лапу о разбитую бутылку. Когда он хромал к дому, случилась ужасная гроза. Дома Элизабет приласкала его и полечила, залив лапу широко распространенным дезинфицирующим средством. Этот запах был отвратителен для собаки, но отныне связался с ощущением безопасности и доброты, и эта связь сохранилась для него до конца жизни.
Многие запахи сильно задевали щенка. Звук грома ужасал. Шелест коленкора заставлял подскочить и залаять в шутливом негодовании. Человеческий смех был для него весьма заразителен, вызывая на странный подвывающий хохот. Тон голоса не только сообщал об эмоциональном состоянии говорящего, но и вызывал сильный эмоциональный отклик. Сходным действием обладал запах эмоций.
Юного Сириуса, как и многих других собак, раздражала человеческая музыка. Для него были достаточно мучительны звуки отдельного инструмента или голоса, а от сочетания нескольких инструментов или голосов щенок просто выходил из себя. Его тонкий слух улавливал фальшь даже в отлично исполненном соло, а гармоничное сочетание нескольких музыкальных тем представлялось ужасающей какофонией. Элизабет иногда, особенно выбираясь на пикники, пела с детьми. Сириус в таких случаях неизменно возвращался из своих дальних вылазок и присоединял вой к общему хору. Дети с негодованием гнали его прочь, но едва пение возобновлялось, пес возвращался и снова подавал голос. Однажды Тамси, серьезней других членов семьи относившаяся к музыке, взмолилась:
— Сириус, или замолчи, или держись подальше. Зачем ты портишь нам удовольствие?
— А зачем вы устраиваете такую ужасную кашу из сладостных звуков? — ответил тот. — Меня тянет к вам, потому что звуки сладки, а выть приходится, потому что они все портятся, а могли бы… могли бы звучать так красиво!
Раз он сказал:
— Если бы я нарисовал картину, сумели бы вы просто отойти в сторону? Разве вас не сводили бы с ума ошибки в цвете? Ну, а меня звуки волнуют куда сильнее, чем вас — ваши непонятные цвета.
Семья не желала признать свое пение какофонией. Напротив, они решили «обучить Сириуса музыке». Элизабет достала свою любимую, но давно забытую скрипку. При нескольких ее давних попытках заиграть Сириус всякий раз с воем мчался к ней. Если дверь оказывалась закрыта, он подавал голос снаружи, а то врывался в комнату и прыгал на исполнительницу, пока та не прерывала игры. Теперь он поначалу пытался сдержать себя, вытерпеть мучительную операцию, которой решились подвергнуть его родные. Но возбуждение оказалось сильнее его. Тамси села за пианино, Морис и Жиль стояли наготове с блок-флейтами. Плакси села на пол, обнимая напрягшегося и недовольного Сириуса, «чтобы не дать ему на нас взбеситься». Сириусу пришлось нелегко. Едва Плакси его выпустила, щенок заметался между инструментами, изображая нападение на врагов. Он бил хвостом, разрываясь между болью и наслаждением, он выбил смычок из руки Элизабет и флейту — из рук мальчика. Когда Плакси снова схватила приятеля, он все равно портил эксперимент, заглушая простые музыкальные ноты усердным воем. Когда же его наконец уговорили отнестись к делу серьезно, выяснилось, что высоту тона щенок различает куда лучше людей. Он мгновенно отмечал незаметное для детей движение пальца Элизабет на струне. Та с удивлением обнаружила, что и петь он может, точно соблюдая мелодию. Если она играла отдельную ноту, а Сириусу не приходилось сдерживать себя, основной тон его воя точно совпадал с голосом скрипки. Немного постаравшись под дружные похвалы, он сумел выдать совершенно чистую ноту. Когда Морис на своей флейте наиграл гамму, Сириус запел в унисон, точно попадая даже в фальшивые тона, вызванные неопытным музыкантом из несовершенного инструмента.
Сириус со свойственным ему упорством пошел на приступ столь раздражающего его предмета. Он выказал поразительную склонность к пению и скоро лучше Плакси напевал любимые в семье мелодии. Порой он пел без слов или использовал свой собачий эквивалент языка (который, будучи попросту искаженным английским, рифмовался и попадал в размер не хуже настоящего).
Привыкнув, он уже не так терзался от человеческой музыки. Он даже полюбил ее, если только исполнитель не слишком фальшивил, и часто присоединялся к общему хору, который прежде так мучил щенка. Он приходил послушать, как Элизабет играет на скрипке. Под настроение Сириус удалялся в любимые местечки на пустоши и там часами пел сам себе. Он снова и снова перебирал все песни, которые Элизабет напевала дома.
Семья была музыкальной. Под влиянием Элизабет дети разработали забавную систему мелодичных сигналов, заменявших звук горна. Одна мелодия означала «пора вставать», другая — «завтрак готов», третья — «все в поход», и так далее. Младшие, Плакси с Сириусом, завели для себя тайные сигналы. Один, к примеру, означал: «Сюда, помоги мне!». Другой говорил: «Здесь что-то интересное! Идем посмотрим!», и еще один: «Давай играть!». Коротенький мотивчик обозначал: «Я пойду пописаю!» На этот сигнал имелись два музыкальных ответа: «Ага, я тоже!» и «Не смей без меня!». Кстати говоря, если один мочился, второй непременно всегда следовал его примеру на том же самом месте, как заведено у собак. Всегда? Нет! Плакси скоро поняла, что ей не угнаться за Сириусом в этом пункте этикета.
Узнав о привычке Сириуса уединяться на пустоши для пения, Томас поначалу испугался, как бы его драгоценный питомец не приобрел славу «поющей собаки» и не стал жертвой шарлатанов. В самом деле, местные жители дивились, заслышав чистое, точное, но нечленораздельное и нечеловеческое пение и вскоре наткнувшись на крупного пса, который мелодично завывал, сидя на травке. Прошел слух, что Томас — колдун, что он вселил в собаку бесов. К счастью, чем дальше расходились эти слухи, тем меньше им верили. Рассказ о поющей собаке не мог сравниться со слухами о говорящем мангусте или Лох-Несском чудовище.
Щенком Сириус исполнял только человеческую музыку. Он и взрослым сохранил серьезный интерес к гениям музыкальной классики, однако полагал основополагающую структуру человеческой музыки слишком грубой, не способной выразить звуком всей полноты чувств. Отсюда его эксперименты с новыми гаммами, размерами и ритмами, более подходящими к утонченному слуху собаки. Порой, когда он пребывал в чисто собачьем настроении, его музыка вовсе не походила на человеческую. Человеку такие мелодии представлялись похожими не столько на музыку, сколько на собачий лай, хотя и на удивление полнозвучный и тревожащий душу.
Богатый и гибкий голос был единственным доступным Сириусу инструментом. Он часто мечтал о другом, способном добавить в его исполнение гармонии, но трагическое отсутствие рук препятствовало этому. Иногда он садился к пианино, чтобы двумя пальцами подыграть своему пению, но даже для такого аккомпанемента его лапы были слишком неуклюжи. Порой щенок надолго забрасывал музыку в досаде, что без рук не может добиться, чего желает. В такие периоды он блуждал, повесив хвост и голову и не слушая утешений, терзаясь бессилием своего дара. Однако со временем бодрый дух брал свое, внушая псу, что, коль скоро инструментальная музыка ему недоступна, он совершит новые чудеса одним голосом. Сириус всю жизнь метался от жалости к себе, лишенному так многого, к удивительно спокойному и юмористическому смирению со своей природой и жизнью. Такое смирение давало ему твердую волю к победе вопреки всему.
В предыдущей главе я взялся описывать Сириуса щенком, однако, говоря о его слабостях и сильных сторонах, вынужден был забегать вперед. Его музыкальные опыты, например, всерьез начались только значительно позже. Теперь я должен больше сосредоточится на его подростковых годах и ранней зрелости, подготавливая читателя к рассказу о той поре его жизни, когда наши пути сошлись.
Уже подростком Сириус был крупнее большинства овчарок. Но, будучи высоким, он оставался тощим и голенастым, и многие замечали, что щенок «вытянулся не по силам». Не отличался он и отвагой. Обычная его осторожность в отношениях с другими собаками еще возросла, когда щенок в нескольких случайных стычках обнаружил, что большая голова его неповоротлива, а хватка зубов куда слабее, чем ему бы хотелось. Эту слабость он в значительной мере преодолел с возрастом, когда достиг полной зрелости и постоянными упражнениями развил мышцы шеи соответственно необычной тяжести головы. Однако в юности ему было не равняться с более мелкими, зато опытными пастушескими колли.
Одна из таких овчарок, к несчастью, принадлежавшая соседу, завела привычку при каждой встрече гонять Сириуса. Однажды этот пес, носивший весьма подходящее имя Дивул Ду — Черный Дьявол — гнал Сириуса до самого дома. Тогда школьница Плакси, схватив швабру, ударами и бранью отогнала черного дьявола. Позже Сириус подслушал, как она рассказывала об этом случае матери. Рассказ закончился словами: «Боюсь, что бедняжка Сириус — совсем не герой». Слово «герой» было ему еще незнакомо, но в голосе Плакси, вроде бы просто шутившей, он уловил глубокое разочарование. И выскользнул из комнаты, чтобы поискать словарь. Ему пришлось потрудиться, переворачивая влажным языком тонкие страницы, но слово он нашел и огорчился при мысли, что Плакси не считает его героем. Потому что Оксфордский толковый словарь толковал этот термин как «мужественный, отважный, храбрый, яростный». Сириус должен был вернуть уважение Плакси, но как?
В тот день Плакси занималась исключительно кошечкой Трикси, сменившей Томми. Она уже привычно обращалась к кошкам, когда бывала недовольна Сириусом. Держала Трикси перед собой и расхваливала ее прекрасную пятнистую шубку и милый розовый носик. Сириусу подумалось, что девочка и сама на удивление походит на кошку, когда, замкнувшись в высокомерном горестном молчании, сидит, обнимая себя за плечи.
Вскоре после поражения, нанесенного ему Дивулом Ду, серьезный ущерб чести Сириуса нанесла Трикси. Кошечка запрыгнула на колени Плакси, и Сириус, не сдержавшись, шумно набросился на крошечную соперницу. Та, выгнув дугой спину, закатила псу когтистую оплеуху, от которой тот с воем отступил. Вопли Плакси сменились хохотом. Обозвав Сириуса трусливым задирой, она подхватила Трикси на руки и осыпала множеством ласковых прозвищ. Пристыженный и несчастный Сириус поплелся прочь.
Через две недели в семье заметили, что Сириус упорно таскает в зубах рукоять от старой лопаты, найденную в сарае. При каждом удобном случае он втягивал в игру кого-нибудь из двуногих покрепче, желательно Мориса. Пес и мальчик, ухватив ясеневую палку за два конца, таскали друг друга по саду, пытаясь стряхнуть противника. К концу каникул Морис заметил:
— Сириус стал чертовски силен. Что схватит зубами, то не выдернешь и не выкрутишь.
Все это время Сириус старательно уклонялся от встреч с Дивулом Ду, пока не почувствовал, что готов. Он был уверен, что хватка его стала много крепче, чем была, и движения головы быстрее и точнее, однако полагался не на одну лишь физическую силу, а в первую очередь на хитрость. Он тщательно обдумал стратегию. Он изучил избранное им поле боя и отрепетировал главные моменты, которые должны были привести его к победе на сцене былого позора — и на глазах у Плакси.