Дженкинз чувствует себя обязанным поблагодарить многих оставшихся неназванными министров, гражданских служащих, дипломатов и офицеров, оказывавших содействие ему в Лондоне, Нью-Йорке и Вашингтоне, щедро тративших свое время и рисковавших репутацией, защищенной лишь честным словом интервьюера, — обещанием не называть их имен. Незаменим и вклад сотрудников библиотек Чатем-Хауса, Каннинг-Хауса и журнала «Экономист». Если касаться источников по Аргентине, тут никак не обойти признательностью Эндрю Грэмйолла, Малкома Диса и Гильермо Макина, а также Джимми Бернса в Буэнос-Айресе. Ричард Наткил изготовил карты просто-таки с какой-то необычайной скоростью и сноровкой.
Мы оба должны отдать должное нашим супругам, которым на протяжении восьми месяцев пришлось жить бок о бок с Фолклендскими островами. Луис Кирби, редактор «Ландон Стэндард», не только отправил Хастингса в командировку на Фолклендские острова, но и оказал огромную любезность и поддержку сотруднику после его возвращения, когда терпел отсутствие оного на службе в течение периода написания этой книги. Эндрю Найт, редактор журнала «Экономист», проявил такое же понимание к политическому обозревателю, Саймону Дженкинсу. Джинни Дэйвис и Генриетта Хилд изрядно способствовали подготовке книги к печати и буквально в рекордные сроки, а также помогли в размещении фотографий и корректуре рукописи.
Данные доклада Фрэнкса по итогам событий в преддверии Фолклендской войны появились в январе 1983 г., когда были опубликованы первые впечатления. С тех пор они цитируются по нашему тексту и, за исключением немногих хронологических подробностей, не требуют уточнения. Изменились лишь наши выводы, как и будет показано в заключительной главе. Для удобства и из соображений практичности выводы комиссии Фрэнкса помещены в конце книги как приложение под литерой «D».
Нам бы хотелось думать, что наша книга есть нечто большее, чем недолговечная публицистика, хотя — согласимся на это — нечто меньше мгновения в истории. Давайте назовем ее переходным отчетом о войне Британии в Южной Атлантике, основанным почти полностью на свидетельствах участников, — всех, кто отправлялся за море и кто оставался дома, кто находился на борту корабля и на суше.
Все земля эта голая, и нет на ней даже крохотного лесочка, там очень ветрено и холодно, ибо восемь месяцев в году идет снег, а превалирующие ветра дуют с юго-запада.
Числа 14-го нас снесло к неким островам, никогда прежде не известным… расположенным в пятидесяти лье или около того от берегов, где все мы погибли бы, когда б Богу не было угодно проявить чудесную милость и прекратить ветер.
На 24-й день как раз перед рассветом показались в виду три маленьких острова, каковые прежде никто не отмечал и не наносил на карту. Им было дано имя Себалдских… в том же месте обнаружили мы и необычайно большое скопище пингвинов.
Несчастье Фолклендских островов в том, что их всегда желали больше, чем любили. Через туман появлялись они покрытыми горбами гор призраками в бескрайнем море, сбивая с толку и наводя страх на моряков, отнесенных на восток от мыса Горн. Штурманы, не вполне уверенные, находятся ли они уже вблизи континентального южноамериканского берега, попросту записывали в судовые журналы сведения о голых и таящих смерть коварных скалах и затонах побережья и молились Всевышнему о спасении. Никто так и не узнает, кто же из европейцев первым увидел эти острова. Веспуччи, Магеллан, Дэйвис, Хокинз, Себалд де Верт — любой из них мог бы считать себя их открывателем. В результате острова носили поразительное количество разных названий: Сансоны, Себалды, Хокинз-Ленд, Малуины, Мальвины, или Мальвинские острова. Если кого-то интересуют права первооткрывателя в теории, то можно сказать так: испанцы, бритты и голландцы — у всех примерно равные основания считать себя первыми.
Одно нам, по крайней мере, известно точно — имя того, кто первым ступил на землю Фолклендских островов. В 1690 г. капитан Джон Стронг направлялся в Чили, когда его корабль (HMS «Уэлфэр») стало сносить на восток от мыса Горн силой разыгравшегося на море яростного шторма. Так Стронг оказался вблизи северной оконечности островов, каковые тотчас же опознал как виденные ранее капитаном Ричардом Хокинзом. «Здесь много хороших бухт, — писал Стронг. — Мы в достатке обнаружили пресную воду и убили множество гусей и ланей. Что же касательно дерева, так его тут нет вовсе». Стронг сделал всего лишь набросок карты с узким проливом между двумя основными островами и нарек их в честь тогдашнего первого лорда Адмиралтейства Фолкленда, после чего поднял паруса и продолжил плавание.
За Стронгом вскоре пришли другие — много кораблей бороздило моря в период активного торгового соперничества между Испанией, Британией и Францией в восемнадцатом столетии. Условия Утрехтского мирного договора 1713 г. формально подтвердили права Испании на главенство над давно завоеванной территорией в Америке, включавшей и Фолклендские острова, однако соглашение не укоротило жадных притязаний англичан и французов. Алчные взоры обратились к островам, которые, по гиперболе лорда Ансона, «даже и во времена мира будут иметь огромное значение для этой страны, а в военную пору сделают нас хозяевами морей». Причина восторженного энтузиазма Ансона заключается в способности островов послужить местом привалов и приведения в порядок британских кораблей, огибавших мыс Горн. Нельзя с точностью утверждать, имел ли он в виду в полном смысле подготовленную военно-морскую базу. Однако, несмотря на отзыв Ансона, сколь либо заметных военных действий не последовало. Но концепция Фолклендских островов как морского ключа к различным Эльдорадо уже утвердилась в политическом сознании современников.
Первым, кто решил воплотить в жизнь план захвата и заселения Фолклендских островов, стал французский дворянин Антуан де Бугенвиль, мечтавший о мести Британии за потерю Квебека. Отправившись в путь из Сен-Мало 5 апреля 1764 г., он официально предъявил претензии на острова от имени короля Людовика XV. Вместе с фактом былой принадлежности данного ареала к испанскому доминиону, описываемый захват островов прочно укоренился как аргумент в основании всех претензий Аргентины на Фолкленды. Французы высадились к северу от места расположения сегодняшнего Порт-Стэнли на Восточном Фолкленде. Вот что писал де Бугенвиль: «Местность безжизненная, ввиду отсутствия населения… везде и всюду странное, навевающее меланхолию единообразие». Тем не менее мореплаватель с сопровождавшими его колонистами построили небольшой форт и устроили поселение, получившее название Порт-Луи. В следующем году прибыло снабжение. Невзирая на унылые пейзажи, люди начали обживать территорию, и колония пустила прочные корни. Каким бы отделенным и незначительным ни казалось это событие на взгляд британцев, нельзя, не разобравшись в вопросе как следует, понять причины такого острого отношения к островам нынешней Аргентины.
Почти в то же самое время британцы — возможно, обеспокоенные экспедицией де Бугенвиля, — задумали некое очень похожее предприятие. Словом, Адмиралтейство поручило коммодору Джону Байрону, носившему прозвище «Собачья погода», изучить местоположение островов и поставить под подчинение британской короне. Он прибыл на Западный Фолкленд годом позже французов, высадившихся в 1765 г., и, ничего не зная об их присутствии по соседству, водрузил там «Юнион Джек». Байрон дал месту расположения своего десанта название Порт-Эгмонт, велел устроить там огород и сразу же затем поднял паруса.
Спустя еще год, в целях закрепления положения в месте высадки Байрона, туда же отправили кэптена Джона Макбрайда. Он получил указание построить форт и выгнать прочь любых поселенцев, каковые окажутся на островах, и вообще каждого, кто осмелится оспаривать права Британии на данную территорию. Однако по прибытии к месту назначения британцы столкнулись нос к носу с французскими колонистами из Порт-Луи, насчитывавшими около 250 чел. Французы указали на факт первенства в создании ими колонии и попросили Макбрайда убраться оттуда.
Тогда-то Фолклендские острова и споткнулись о ступеньку глобальной мировой политики. Испанцы пришли в возмущение от столь откровенного нарушения условий Утрехтского мирного договора британцами и французами, отправившими экспедиции на территорию, им не принадлежавшую. Однако Франция в то время выступала союзником Испании, и стороны достигли соглашения, по которому французы уступали колонию Порт-Луи испанцам в обмен на достойную компенсацию де Бугенвилю. Передача осуществилась в ходе особой церемонии на Восточном Фолкленде в 1767 г., губернатором стал дон Фелипе Руис Пуэнте, подчинявшийся капитан-генералу Буэнос-Айреса. Новая колония подверглась переименованию в Пуэрто-Соледад. Едва ли французы переживали из-за необходимости покинуть столь отдаленный пункт, и, безусловно, испанцы не приходили в восторг от получения его в законную собственность. «Я пребываю в жалкой пустыне, терпя все лишения во имя любви к Господу Богу», — писал первый священник общины, отец Себастьян Вильянуэва. Британский флотский лейтенант, служивший в те времена в Порт-Эгмонте, дополнил картину: «Самое отвратительное место, в котором мне в жизни доводилось бывать».
Испании понадобилось два года для начала действий против британцев на Западном Фолкленде. В 1769 г. капитан-генерал Буэнос-Айреса, энергичный вельможа по имени Франсиско Букарельи, получил из Мадрида указания выбросить британцев с островов — если потребуется, силой. Букарельи взялся за дело с воодушевлением, отправив с материкового побережья пять кораблей с 1400 чел. на них. Британский командир в Порт-Эгмонте, кэптен Джордж Фармер, со своей кучкой морских пехотинцев вынужден был оставить селение «против воли». Он возвратился в Англию в сентябре 1770 г. Вот как в 1927 г. писал историк Фолклендских островов Джулиус Гёбель, рассказывая о приеме, которого удостоился Фармер у переживавшего не самые лучшие времена правительства лорда Норта, при этом, словно бы предвосхищая события, происходившие примерно два столетия спустя: «Министры, уже совершенно очевидно настроившиеся на разрешение бедствия мирным путем и, вероятно, готовые пойти даже и на уступки Испании, подписав предложенное ей соглашение… сразу же очутились в обстановке, в которой унять народное недовольство могли лишь самые крайние меры».
Результатом стал первый для Британии Фолклендский кризис. Противником тогда выступала Испания, и над самим спором довлела атмосфера неуверенности. Безусловно, действовал также и фактор непрочного положения правительств обеих стран-соперниц. Последовал год интенсивных дипломатических усилий, прожитый под угрозой войны с обеих сторон. В конечном счете удалось выработать соглашение: в соответствии с ним, Британии позволялось вернуться в Порт-Эгмонт, «дабы восстановить честь короля», тем не менее Испания сохраняла претензии на суверенитет. Как бы там ни было, испанцы настаивали, что разрешение на возвращение британцы получили лишь в связи с условием обещания лорда Норта относительно их ухода с островов в будущем. Однако обстоятельство приходилось держать в тайне во избежание шумихи, которую подняла бы оппозиция во главе с лордом Чатемом.
В то же самое время правительство, пытаясь снизить накал политических страстей и принизить значение Западного Фолкленда в глазах британской общественности, заказало доктору Сэмюэлу Джонсону памфлет. Джонсон писал, будто речь идет о месте, «выброшенном на свалку за ненадобностью человеку, холодном и штормовом зимой, бесплодном летом, об острове, которому не оказали чести заселить его даже южные дикари, где гарнизону придется жить в условиях хуже сибирской ссылки, а вот тратиться на его содержание надо будет круглый год».
Британская экспедиция все-таки вернулась в Порт-Эгмонт, но очистила его от своего присутствия через три года. Англичане оставили после себя табличку с надписью: «Да будет известно во всех странах, что Фолклендские острова с сим фортом, складами, причалами… есть исключительная собственность Его Святого Величества Георга III, короля Великобритании». (Во многих британских источниках под словом «Ysland» понимался не один остров, а острова во множественном числе, следовательно, Британия распространяла свои претензии и за пределы собственно Западного Фолкленда.) Британцы не просили испанцев уйти из Пуэрто-Соледад и не намекали им на уход оттуда. На самом-то деле впоследствии британцы фактически признавали права испанцев на острова. В 1790 г. оба государства подписали Конвенцию о заливе Нутка, по условиям которой Британия официально отказалась от колониальных притязаний в Южной Америке «и на близлежащих островах». Фолклендские острова оставались колонией Испании в течение сорока лет — до крушения испанской империи в Новом Свете на заре девятнадцатого века.
Первые шаги на пути к независимости южноамериканских колоний от Испании были сделаны в Буэнос-Айресе в 1810 г., в результате чего в следующем году колониальные власти решили вывести испанских поселенцев из Пуэрто-Соледад и из расположенной на материке по соседству Патагонии. Фолклендские острова оказались фактически брошенными и служили прибежищем для путешественников и китобоев из нескольких стран, при этом единственными властителями на них являлись капитаны заходивших туда кораблей. Однако в 1820 г. новое государство Объединенные провинции Рио-де-ла-Платы, являвшееся предшественником сегодняшней Аргентины, отправило в поход фрегат, чтобы, на основании преемственности колониального прошлого Испании, заявить на острова законное право собственника.
Командир фрегата поставил в известность капитанов пятидесяти или около того судов, находившихся в Пуэрто-Соледад, что заниматься охотой и рыболовством на островах полагается с разрешения правительства. Неоднократно предпринимавшиеся на протяжении 1820-х годов попытки «навести порядок» почти ничего не меняли в жизни склонного к анархии, живущего преимущественно морем сообщества. Тем не менее, в 1823 г. из Буэнос-Айреса прислали первого губернатора, Гильермо Масона, а к 1829 г. положение улучшилось и позволило следующему губернатору, Луису Вернету, развить на островах существенную торговлю и сельское хозяйство. Он также ввел ограничения на добычу котиков, стараясь сохранить от хищнического истребления находившуюся на грани уничтожения популяцию. Британский консул в Буэнос-Айресе, Вудбайн Пэриш, почувствовал себя обязанным поддержать давние притязания Британии на острова (несмотря на соглашение о заливе Нутка) и выразил протест по случаю назначения Вернета, хотя никаких дальнейших акций не воспоследовало.
Ревностно исполняя обязанности, Вернет перешел от запретов к активным действиям, арестовав американский корабль «Харриет» за незаконную заготовку котикового меха и произведя конфискацию добычи. Затем он отправился в Буэнос-Айрес для предания суду капитана браконьерского судна. Не без подначки со стороны Пэриша, американский консул в городе подал голос — заявил о праве американских судов делать на Фолклендских островах все что угодно, поскольку Америка никогда не признавала юрисдикции Вернета. Удача словно бы сама спешила навстречу консулу. В тот момент в порту оказался американский боевой корабль, USS «Лексинггон», каковой и был отправлен консулом в Пуэрто-Соледад с задачей вернуть конфискованную собственность — главным образом шкурки котиков, отобранные по приказу Вернета у капитана американского судна.
Если какие-то действия в истории и могли послужить приводным механизмом, или запалом Фолклендских событий 1982 г., так это безрассудные поступки командира «Лексингтона», мастер-комманданта Сайласа М. Данкана, по его прибытии в Пуэрто-Соледад. Он не только отбил конфискованные шкурки котиков, но и заклепал аргентинские пушки, взорвал запасы пороха, дал команде разграбить постройки в поселении и взял под стражу едва ли не всех его жителей. После чего Данкан провозгласил острова «свободными от какого бы то ни было правительства» и вышел в море. Таковую акцию ничем, кроме откровенного пиратства, не назовешь. Результатом стали взаимные обвинения между Вашингтоном и Буэнос-Айресом — за действия Вернета и Данкана соответственно. Тяжба благополучно перекочевала из девятнадцатого в двадцатое столетие. Между тем аргентинцы послали на острова нового губернатора, Хосе Франсиско Местивьера, которого, к сожалению, убили по прибытии туда те немногие оставшиеся после визита Данкана аргентинцы, по большей части каторжане.