— До-о, — кивнул загорелый. — Вот и я тоже… с семи лет… областные соревнования… призовые места брал…
На физии бульдога появилась тень уважения.
— Чего у тебя? — спросил он с любопытством. — Борьба? Не похоже на бокс — борьба?
— Вольная, — с деланно серьёзной миной сказал загорелый. — Латиноамериканские танцы.
У бульдога отвисла челюсть.
— Че-го?! — спросил он то ли злобно, то ли обиженно.
Загорелый щёлкнул пальцами, как кастаньетами.
— Ну танцы, танцы, знаешь? Самба, пасодобль! — и расхохотался. У него оказались шикарные белые зубы, улыбка, как у киногероя.
— Урод, — сказал бульдог тоскливо и повернулся ко мне. — Ты-то хоть нормальный? — спросил он с надеждой. — Или тоже… попадобли какие-нибудь?
Загорелый снова расхохотался, беззлобно и весело. А мне вдруг стало стыдно до невозможности, хотя стыдиться было решительно нечего.
— Я ничем таким не занимался, — сказал я небрежно, надеясь, что эти типы не заметят, как у меня горят уши. Уши, кажется, занимали невероятно много места, светились, как стоп-сигналы — а волосы остригли, и спрятать уши было негде. — Только плаваньем немного… в школе…
Бульдог шмыгнул курносым носом. Он весь был — сплошное воплощение досады.
— Спецура, хм… — задумчиво проговорил загорелый. — Наши боевые качества интересовали этого серого штатского джентльмена с военной выправкой очень и очень условно, если интересовали вообще… Его занимали наши организмы, господа. Здоровье. Лёгкие, видимо. Предположу, что вы тоже не курите, господа?
— Удод тебе господин, — огрызнулся бульдог.
— Я не курю, — сказал я. Загорелый владел логикой: про курение у меня спросили в первую очередь. Наверное, и у него тоже.
— Так вот, — продолжал загорелый, будто по телевизору выступал. — Здоровые молодые люди, некурящие, мало пьющие, более или менее владеющие собственным телом. Которые принесли присягу. Хочется надеяться, господа, что на нас не будут испытывать какое-нибудь новое оружие.
— Охренел совсем?! — вытаращился бульдог.
— Времена такие, — ответил загорелый с коротким смешком. — Последние лет триста-пятьсот — такие уж времена. А последние лет сто — в особенности. Были прецеденты.
— А почему ты согласился? — спросил я. — Они же спрашивали согласие…
Загорелый улыбнулся то ли мечтательно, то ли зло.
— Я любопытный, — сказал он. — И любопытство иногда заставляет меня делать глупости. Вот он, — загорелый указал на бульдога, — надо думать, согласился, потому что хотел повоевать. Героем стать хотел, наверное. Или просто ощутить, каково это — убить живого человека. Или — полы ему драить надоело. А я подумал, что «горячие точки» тут, скорее всего, ни при чём — и пропал. Чуть не подох от любопытства — особенно заполняя все эти формы по особой секретности.
— Ну и козёл, — буркнул бульдог и стал делать вид, что не слушает. Но слушал — я чувствовал.