Один из них сопровождал меня наверх, другой — остался у моей каюты и смотрел нам вслед. Я оценил его деликатность: обыск в каюте офицера в присутствии самого офицера из этических соображений нежелателен.
Мы долго шли к лифту палубы, а потом долго поднимались на территорию G. «Тиран» не был одним из тех современных шедевров кибернетики, которые управляются десятком человек. Его коридоры тянулись более чем на сто миль. Мы не прошли и малой доли, шагая в мертвой тишине, похожей на ту, что наступает перед тем, как гроб уезжает в печь крематория.
Вооруженные охранники пропустили нас в большие бронированные ворота с надписью: «Палуба командования. Вход по спецпропускам». В коридоре охранник с лицом, похожим на сжатый кулачок, потыкал кнопки на панели. Внутренняя дверь отворилась, я вошел, и дверь мягко закрылась за мной. Я стоял на мягком сером ковре, вдыхая слабый запах гаванских сигар и старого бренди. За большим выпуклым окном из кварца, занимавшим всю противоположную стену комнаты, висел Сатурн. Комната освещалась им, будто прожектором сцена. Но именно этот пейзаж за окном устранял налет театральности происходящего.
Он был воплощением того, каким должен быть коммодор Флота: высокий, широкоплечий, волевой подбородок и посеребренные сединой виски. Черты лица как у человека с плаката вербовки новобранцев. Расстегнутая пуговица рубашки открывала волосатую грудь. Большой перстень сиял в тусклом свете лампы, поставленной так, чтобы освещать лицо посетителя. Я отдал честь, он сделал движение пальцем, и я сел. Коммодор взглянул на меня, и воцарилось напряженное молчание.
— Вам нравится на Флоте, лейтенант? — Голос напоминал звук валуна, катящегося по обшивке палубы.
— Я вполне доволен, сэр, — ответил я. Я был скорее озадачен, чем встревожен.
Он кивнул, как будто я ему что-то объяснил. Возможно, так оно и было.
— Вы из флотской семьи, — продолжал он. — Адмирал Тарлетон был выдающимся офицером. Я имел честь служить под его командованием. Смерть адмирала явилась для всех нас большой утратой.
Я ничего не ответил. Большинство офицеров Флота служили под командованием моего отца.
— Мы живем в смутные времена, лейтенант, — сказал коммодор. — Во времена, когда человек постоянно проверяется на верность.
У меня было такое ощущение, что все это говорится не только для меня. В углу за моей спиной раздался шорох, я обернулся и увидел еще одного посетителя, который, сложив руки на животе, стоял у застекленного книжного шкафа. Это был Краудер — низенький, с жирной шеей, широким задом и соответствующим лицом человечек. Я знал о нем лишь то, что он является гражданским советником в штате коммодора. Меня удивило его присутствие. В ответ на мой поклон широкий рот Краудера расплылся в улыбке. К моему удивлению, он заговорил:
— Коммодор Грейсон хочет сказать, что некоторые сбитые с толку личности не понимают, что интересы Компаний и Флота едины.
У него был какой-то странный вибрирующий голос, казалось, он вот-вот сорвется на фальцет.
Я стоял и ждал, что сейчас сверкнет молния и уничтожит несчастного, который был настолько глуп, что прервал коммодора, да к тому же совсем невпопад.
Но коммодор, как хорошо воспитанный человек, лишь чуть-чуть нахмурился.
— Оценивая то, что можно было бы назвать субъективными аспектами сложной ситуации, любой младший офицер находится в невыгодном положении, — сказал он. — Жизнь в Академии изолирована; обязанности патрульной службы Флота бросают человека с места на место. — Он дружески улыбнулся мне, как бы стирая между нами разницу в возрасте и положении. Или почти стирая. Под внешним обаянием я уловил отсвет чего-то зловещего, будто вода в трюме.