Безумно жаль открывать для себя талантливого писателя, лишь когда он уже ушел из жизни, но… Такова она, эта жизнь. Конечно, Евгения Алексеевича Торчинова (1956–2003), известного петербургского ученого-китаиста, буддолога и религиоведа, нельзя назвать новичком в писательском деле: его перу принадлежит немало научных книг и статей. Однако о том, что мы потеряли не только выдающегося ученого, но и одаренного и перспективного писателя-беллетриста, мы узнаём только сейчас. Сам Торчинов относился к этому своему «факультативному» увлечению со значительной долей самоиронии. В январе 2003 г. в одном из интервью на вопрос, что нового произошло в его жизни за последнее время, он ответил таю «Произошло довольно много всего, — скорее хорошего, чем плохого… За это время я занялся сочинением романов — все вокруг пишут, почему бы не попробовать? — и написал некий текст в двух частях: «Таинственная самка. Трансперсональный роман» и «Апостолы дракона. Алхимический роман». Там много умных разговоров, трансперсонализма, каббалистической и прочей мистики, элементы фэнтези и детектива. Постмодерн такой, одним словом. Но пока не нашел издателя: мои научные и научно-популярные работы они рвут из рук, а художественной прозы как-то побаиваются. И все же надеюсь опубликовать ее рано или поздно».
К сожалению, Евгению Алексеевичу так и не удалось увидеть свои романы напечатанными… Но, как известно, «рукописи не горят», и книги, если они достойны этого, всегда найдут путь к своему читателю. Если бы кто-то сказал тогда, что ему надо продолжать писать! Возможно, мы и имели бы сейчас на литературном небосклоне явление, равное Акунину… Конечно, первые два романа Торчинова, так и оставшиеся его единственными художественными произведениями, в значительной степени «сыроваты». Автор еще только нащупывает в них свой «беллетристический» стиль: много штампов из «научного» языка (иногда кажется, что востоковед Торчинов вообще забывает, что он пишет не научную монографию, а мистический детектив), неоправданно затянутые, несколько искусственные диалоги и т. д. и т. п. Но уже в этих первых его вещах просматриваются черты, характерные для настоящего писателя: умение создать незаезженный сюжет и запоминающиеся характеры героев, великолепное чувство юмора, грамотно развиваемая и нагнетаемая по ходу действия интрига (в этом плане «писатели-ученые», начиная от Умберто Эко и кончая Б. Акуниным, всегда могли дать фору «чистым» литераторам). А отточенность стиля — это, как говорится, дело наживное. Вспомним, какая пропасть отделяет вполне посредственного булгаковского «Великого канцлера» от бессмертного шедевра «Мастер и Маргарита»! Но этого-то времени — на то, чтобы создать подлинный шедевр, — во многом по вине нас, издателей, не разглядевших в свое время реальный потенциал Торчинова-беллетриста, судьба Евгению Алексеевичу и не отвела…
И все же мы надеемся, что эту книгу откроют не только востоковеды и прочие гуманитарии, которым имя Торчинова, безусловно, хорошо известно, а посему следует рассказать об авторе чуть более подробно.
Евгений Алексеевич Торчинов родился в 1956 г. в Орджоникидзе (Владикавказ), в 1970-х гг. учился на кафедре китайской филологии восточного факультета ЛГУ, затем в аспирантуре Государственного музея истории религии и атеизма (в настоящее время — Государственный музей истории религии), в котором потом несколько лет работал научным сотрудником. В 1984 г. он перешел в Ленинградское отделение Института востоковедения АН СССР (теперь это Институт восточных рукописей РАН). Оставив по прошествии десяти лет это известное академическое учреждение, он стал преподавать на философском факультете СПбГУ, где через некоторое время под его руководством была создана кафедра философии и культурологии Востока, которую он возглавлял практически до самой своей кончины.
За время своей деятельности, как в качестве академического ученого, так и университетского профессора, Е. А. Торчинов написал немало работ по интересовавшим его областям востоковедения, прежде всего по даосизму и буддизму. Его научные исследования, научно-популярные книги, его переводы с китайского языка постоянно переиздаются до сих пор. Многолетний опыт исследования некоторых восточных религий (индуизма, буддизма и даосизма), называвшихся Евгением Алексеевичем «религиями чистого опыта», был применен им для разработки общих методологических проблем теоретического религиоведения. Итогом этой работы стала самая, пожалуй, известная из его книг — «Религии мира: опыт запредельного. Трансперсональные состояния и психотехника» (1997), вызвавшая широкий читательский резонанс, в том числе и за пределами научного сообщества. В этой монографии Е. А. Торчинов, исходя из представления о глубинном религиозном опыте, понимаемом как совершенно особая психическая реальность, и широко применяя разработки глубинной и трансперсональной психологии, связанные с изучением измененных состояний сознания, развивает и обосновывает новый — психологический — подход к религии, который сегодня имеет все шансы стать краеугольным камнем новой научной парадигмы религиоведческих исследований и сменить господствующий ныне социологический подход, характеризующий религию лишь внешним образом, описывающий и объясняющий ее функционирование, но не ее суть.
Естественно, в художественной прозе Торчино-ва не могли не отразиться его научные интересы. Можно даже сказать, что сами сюжеты обоих его романов были навеяны его научными изысканиями. И в этом он оказался верным последователем любимого им Умберто Эко, решившимся открыто преодолеть ту «табуированную границу», которая разделяет сферу академических исследований и «массовой» литературы, из-за чего сейчас уже достаточно трудно сказать кем же он является — ученым с мировым именем, писателем, чьи романы числятся в списке бестселлеров, теоретиком литературного процесса или кем-то еще. Впрочем, как заявляет сам У. Эко, для него никогда не возникало проблем с собственной идентификацией, так как он прежде всего ученый, а его романы на самом деле являются академическими текстами. На наш скромный взгляд, такое определение изобретенного Эко жанра все же не очень адекватно отражает его суть, но и называть, к примеру, «Имя розы» «историческим детективом», как это обычно делается в издательских аннотациях, означало бы упрощенно и редуцированно понимать это оригинальное литературное явление. Нам кажется, что наиболее подходящим названием для данного жанра было бы определение, вынесенное нами в заголовок этой вступительной статьи — академический жилен. И безусловно, роман Торчинова относится к типичным представителям этого жанра.
Название «Таинственная самка» отсылает нас к даосской традиции: в «Дао-Дэ цзин», как подсказывает эпиграф, «сокровенной или таинственной самкой» нарекается бессмертный «ложбинный дух», иначе говоря, собственно Дао — таинственный источник любого бытия и хранитель сути всех вещей, который, таким образом, оказывается имеющим женскую природу. Несмотря на то что «таинственной самке», этому женскому первоначалу Вселенной, предстоит сыграть в книге важнейшую роль в деле спасения мира, основная интрига сюжета завязана и протекает в русле не даосской, а каббалистической традиции: Неразумные Светы, деструктивные силы мироздания, расценивающие творение как зло, побеждают в двойственной природе каббалистического мессии Саббатая Цеви и осуществляют его очередное воплощение в человеческом облике, что должно привести не только к гибели человечества, но и к завершению существования всей Вселенной. Впрочем, зловещие параллели, подтверждающие, что весь этот позднесредневековый каббализм не является пустыми сказками, — и здесь Торчинов вступает на тропу теософского религиозного синтеза, протоптанную Рерихом, Блаватской и Гурджиевым, — действующие в книге ученые-интеллектуалы обнаруживают и в других религиозных системах (христианстве, буддизме и т. п.). стоит им только хорошенько поразмыслить на эту тему.
Вот в эту-то борьбу могущественных надмир-ных сил и оказывается втянут главный герой романа — скромный и ироничный научный сотрудник некоего Института трансперсональной психологии Константин Ризин, в образе которого, как без труда можно догадаться, автор выводит самого себя. (Особенно примечательными в данном контексте оказываются перемежающие сюжет интерлюдии, представляющие собой зарисовки из жизни главного героя, по которым, судя по отзывам людей, близко знавших Евгения Алексеевича, можно вполне писать духовную и событийную биографию самого Торчинова.) Декорациями почти детективного действа, в ходе которого герои романа пытаются понять суть таинственных событий и интеллектуальным путем «вычислить» посланца потусторонних сил, служат реалии повседневного быта научных учреждений и их сотрудников, которые, надо признать, удаются автору гораздо лучше собственно «детективной» сюжетной линии. Эти реалии выведены столь точно и ярко, с таким искрометным юмором и знанием деталей, что приведут в восторг любого мало-мальски знакомого с научной средой человека.
Забавно и то, что, несмотря на предварительное стандартное уведомление о том, что «персонажи и учреждения, упомянутые в этом произведении, являются вымышленными», во всех этих «персонажах и учреждениях» (начиная с самого «Института трансперсональной психологии РАН») достаточно легко угадываются реально существующие места и люди, имеющие отношение к научному миру Петербурга. Скорее всего, это говорит о том, что автор вряд ли изначально планировал выносить свой роман на суд широкой аудитории. А поскольку книга наверняка была рассчитана прежде всего на коллег, написана она без всякого снисхождения к интеллектуальному уровню читателя и требует от него в этом плане достаточно серьезной подготовки. Зачастую авторские объяснения в тексте на самом деле являются лишь отсылками к иным культурным пластам, к тем терминам и реалиям, которые кажутся Торчинову общеизвестными (да, наверно, в сфере его общения и были таковыми). Мы, насколько могли, попытались облегчить жизнь широкому кругу читателей, дав минимально необходимый комментарий к малоизвестным именам и понятиям, которые в тексте не поясняются или толкуются указанным выше образом. Но все же превращать захватывающий художественный текст в некое подобие научной работы с подробными и нудными разъяснениями всего и вся мы сочли явно неправильным и ненужным. Так что читайте, разбирайтесь, получайте удовольствие. А если эта книга, благодаря своим «трудностям», к тому же подтолкнет кого-то к более тщательному изучению буддизма, каббалы или христианства, издатели посчитают свои задачу не просто выполненной, а перевыполненной. Полагаем, в этом с нами был бы согласен и сам автор.
В заключение хотелось бы выразить огромную благодарность вдове Евгения Алексеевича Яне Мстиславовне Боевой за совершенно бескорыстно предоставленную возможность опубликовать неизвестный ранее текст замечательного петербургского ученого, а также Евгению Александровичу Кию — за помощь, оказанную как при написании этой статьи, так и буквально на всех этапах реализации данного издательского проекта.
Ю. С. Довженко, издатель
Ложбинный дух бессмертен. Называют Сокровенной Самкою его.
Врата той Самки Сокровенной — корень бытия, из коего родятся Небо и Земля.
Персонажи и учреждения, упомянутые в этом произведении, являются вымышленными. Любое сходство с реальными людьми и организациями, либо с подлинными событиями носит случайный характер и не входило в намерения автора.
Автор благодарит за неоценимую помощь своих друзей Андрея Виноградова и Глеба Бутузова
Свет, один лишь Свет, бесконечный, безграничный, сиял до начала начал всех времен, и не было ничего, кроме Света. И возжелал Свет создать миры, но не было места для миров, ибо Свет был всем, и не было ничего, кроме Света. И тогда Свет сократился, ушел из центральной точки (но где центр Бесконечности, не повсюду ли в равной мере?), и там, откуда ушел он, возникла зияющая пустота Ничто, разрыв в основах ткани бытия. И вот туда, в лоно миров, Свет направил свой луч творящий, миры сотворяя им, словно кистью художник. И так появилось соцветие вселенных.
Но возжелал творить не весь Свет безначальный. Боренье в нем самом возникло, и раскололось бытие, само себе ответить не способно на вопрос, творить или не творить. Часть Светов восприняла творение словно бунт против предвечного покоя Абсолюта и отвергла даже мысль о том, чтобы участвовать в творении. Тогда творящий Свет, преодолев сопротивление Света, отвергшего творение, его связал своим могучим Словом и вверг в пустотное пространство небытия, в глубины бездны пустоты ничто, там заточив его. С тех пор Светы, отвергшие творение, подобные драконам светозарным, таятся там, мечтая выйти на свободу и возвратиться к незыблемому покою Абсолюта. И иногда, лишь крайне редко, тонким излучениям отвергшего творение Светам удается освободиться из темницы и выйти в мир, ими ненавидимый премного. И если так случается, то мир бывает подвержен потрясениям немалым.
Я снова взялся за резную медную ручку массивной старинной входной двери института. Собственно, я делаю это как минимум два раза в неделю уже несколько лет, но всегда делаю осознанно. Эта осознанность родилась в мой первый рабочий день в институте, когда я взялся за ручку этой самой двери и подумал, что вхожу туда, откуда выйду (в конечном итоге, конечно), только тогда, когда из меня выйдет жизнь. С тех пор я вспоминал об этом всегда, когда брался за дверную ручку, входя в институт. Так было и сегодня, в хмурый и дождливый, но теплый июньский день первого года XXI века.
Институт, о котором я говорю (кстати, позволю себе представиться: Ризин Константин Владимирович, научный сотрудник, кандидат психологических наук), это знаменитый Институт трансперсональной психологии Российской академии наук, а точнее — Санкт-Петербургское отделение этого института, сокращенно — СПбО ИТП РАН. Далее я буду называть его или ИТП, или просто институтом. Так вот, институт этот располагался в прекрасном месте: на Английской (бывшей Красного Флота) набережной, в старинном великокняжеском особняке, построенном архитектором Винтерницем в середине теперь уже ставшего позапрошлым века прямо напротив Академии художеств с ее знаменитыми древнеегипетскими сфинксами. Институт весьма котировался в научном сообществе, считался одним из крупнейших научных центров мира и работать в нем (по крайней мере до коллапса российской науки в эпоху великих реформ) было престижно и респектабельно. Поэтому за ручку входной двери я всегда брался с удовольствием. Так было и на этот раз, несмотря на то что влажная, липкая, дождливая летняя погода рождала сонливость, чреватую головной болью (я уже много лет страдаю гипертонией или, как теперь стало модно говорить, гипертензией). Ну не буду больше томить читателя, держась за эту пресловутую ручку, войду все-таки внутрь.
Внутри прямо передо мной уходила ввысь огромная парадная лестница, тонувшая во мраке с тех пор, как в Академии стали экономить электричество и на электричестве. Лестница вела к секторам, не имевшим ко мне отношения, поэтому я проигнорировал ее, повернул направо и пошел по длинному коридору первого этажа. Двери, двери… Бухгалтерия (хорошее место, здесь дают зарплату, хотя теперь это уже и не зарплата вовсе, а какое-то малопонятное социальное пособие: прожить-то на нее все равно невозможно), приемная кабинета директора института, профессора Георгия Тиграновича Аванесяна, человека поистине огромного административного дарования. Далее кабинет ученого секретаря, «черный ход» в кабинет директора, частное издательство «Петербургский трансперсонализм», издававшее труды сотрудников нашего заведения и коллег из других институтов; сразу же за издательством на второй и третий этажи института вела чугунная лестница, которая и была мне нужна. Я поднялся на второй этаж, пожал руки коллегам в курилке на лестничной площадке и наконец-то добрел до кабинета своего сектора, в который вела высокая белая дверь с табличкой «Сектор изучения религиозных психопрактик». В нее-то я и вошел.
Кабинет был весьма большим и внушительным. Лет пятнадцать тому назад своим академизмом он производил ошеломляющее впечатление на студентов и аспирантов, но ныне, в сей век упадка Академии наук и пренебрежения фундаментальными академическими исследованиями, кабинет приобрел скорее облик человека, вынужденно живущего в так называемой почтенной бедности: старая мебель (теперь именно старая, а не старинная) рассохлась и грозила развалиться, стёкла по причине отсутствия ленинских субботников давным-давно никто не мыл, и даже на справочной литературе лежал толстый слой пыли, ибо сотрудники все чаще игнорировали свои непосредственные обязанности в институте, предпочитая им коммерческие заказы на стороне. Впрочем, мало кто решился бы обвинить их в этом, зная размер получаемой ими заработной платы. И если упадок еще не приобрел черт мерзости запустения на месте святе, то благодарить за это следовало прежде всего самих же членов сектора, еще не забывших традиций совместных чаепитий и распития более крепких субстанций в дни тех самых пресловутых ленинских субботников.
На работу даже в официальные присутственные дни редко приходили раньше полудня, а некоторые совы появлялись и того позже. Один весьма почтенный филин вообще добился официального разрешения от начальства работать в позднее и даже нерабочее время. Поэтому сейчас, в одиннадцать часов утра, в кабинете находились одни жаворонки. Тон задавал Лев Петрович Большаков, седовласый, но очень энергичный джентльмен, признанный в мире специалист по перинатальным переживаниям. Он активно агитировал остальных присутствующих присоединиться к нему и попить вместе секторального чая.