Едва я разглядел лицо Аманды, как понял: что музыка Уэлдона вновь сотворила волшебство. Напряжение и безнадежность, сковывавшие женщину, когда она вошла в бар, исчезли, и теперь она гораздо больше походила на безмятежную красотку, знакомую мне по голограммам. Уэлдон все еще играл, пробуя разные вариации, которые, как я знал, он не включит в окончательный вариант. Теперь тон музыки был исполнен надежды, торжества, душевного покоя и радости.
А по лицу Уэлдона я понял, что происходит еще одно преображение. Медленно, почти против желания, всепроникающая горечь начала стираться. Всякий раз, когда он смотрел на Аманду, его глаза обретали все большую ясность, словно ее вновь вспыхнувшая надежда была дуновением ветерка на почти угасшие угли его собственной жизни.
Ну, просто сцена из романтической драмы XIX века!.. Во всяком случае, тут творилась история. Все это виделось мне неизъяснимо прекрасным. Прервать творившееся чудо было почти выше моих сил.
Почти.
Аманда резко обернулась, когда я сел за столик рядом с ней; ее взгляд вырвался из чар музыки, вернулся в реальность.
— Ладно, дамочка, — заверил я ее заплетающимся языком. — Столик-то мой, да вы сидите, сидите. Музычка-то что надо, а?
— Да, — пробормотала она, неуверенно оглядывая меня.
Я посмотрел на Уэлдона. Он тоже смотрел на меня, и в глазах его вновь появилась тревога. Он знал: я практически трезв — и старался понять, что собственно происходит. Чем скорее я доведу дело до конца, тем лучше.
— Ага, музычка, что надо, — повторил я с энтузиазмом, взял свой бокал и взмахнул им в сторону Уэлдона. Энтузиазм в моем голосе добавил энтузиазма моему жесту…
И последний дюйм пива выплеснулся на жакет Аманды сзади.
— Черт, надо же! — воскликнул я, когда она нервно отпрянула. — Извиняюсь, дайте-ка…
Я выхватил чуть влажную салфетку из-под бокала и начал вытирать жакет.
— Ничего… пожалуйста, не надо, — заверяла она меня, стараясь высвободиться. — Пожалуйста, оставьте меня.
Но я крепко держал ее сзади за воротник, а так как был тяжелее на пятьдесят фунтов, ей пришлось остаться на месте.
— Извиняюсь, — сказал я еще раз, не обращая внимания на ее протесты и трудолюбиво протирая жакет салфеткой. Музыка по-прежнему слагалась из вариаций песни Аманды, но я различил в ней зарождение нового зловещего оттенка. Я чуть оттянул воротник жакета и увидел серебряный блеск, который и ожидал обнаружить. Под взмахи салфетки два пальца моей левой руки забрались к ней за воротник и ловко отодрали крохотный серебряный диск, присосавшийся к шее.
Она дернулась, я был наготове и держал ее так крепко, что движение это осталось незамеченным. Потом я еще немного поелозил салфеткой по жакету для убедительности, а сам покосился на парочку у двери. Занятые своими бутылками, они ничего не заметили.
Уэлдон теперь мог тревожиться сколько душе угодно, потому что мы были готовы покинуть бар. Смяв салфетку, я уронил ее на столик и уже собрался вставать.
И все пошло к черту.
Внезапно моя спина ощутила легкий толчок и такое знакомое щекотание между лопатками! Оно мгновенно разлилось по всему моему телу, рукам и ногам, оставляя за собой сведенные непреодолимой судорогой мышцы, превращая меня в живую статую.
Парочка у двери и пальцем не шевельнула. Зачем? Где-то в дыму и полумгле позади меня сидел третий.
А я умудрился его не заметить!
Аманда придушенно ахнула — ее плечо сжала огромная лапа.