Тело у нее было белое, длинное, с крутыми бедрами, сильными, красиво очерченными икрами и высокой грудью, казавшейся еще выше и крепче из-за того, что девушка лежала на спине.
Рассыпавшиеся соломенные пряди скрывали изуродованное, разбитое и вспухшее лицо, руки и ноги были широко раскинуты. Юрию показалось, что подушка под ее головой изменила цвет с белого на красный, но он глянул туда лишь мельком: смотреть на ноги было интереснее. Как, черт возьми, широко она их раскинула! Будто нарочно, честное слово…
Постель оказалась сырой, и даже не сырой, а мокрой, но Юрия это не остановило. Его уже ничто не могло остановить.
…Все кончилось безобразно быстро, липко и буднично. Рогозин коротко застонал и в последний раз запустил скрюченные пальцы в крашеные соломенные пряди. Когда он вынул их оттуда, пальцы были красными и влажно поблескивали. Юрий перевел взгляд со своих окровавленных рук на лицо блондинки и только теперь заметил, что она не дышит. Некоторое время он боролся с желудком, пытаясь переварить это открытие, а потом опрометью бросился к дверям, но не добежал: на полдороге его вывернуло наизнанку. Он разогнулся, кряхтя и постанывая, подтянул штаны, оглянулся на кровать, и его снова вырвало.
– Сука, – проскулил он, садясь на пол. – Чертова трахнутая сука, что же ты со мной сотворила…
Через полчаса его нашел Баландин. Юрий по-прежнему сидел на заблеванном полу, вцепившись в волосы испачканными в крови руками, и, раскачиваясь из стороны в сторону, монотонно повторял:
– Сука… Ах, сука… Ну, сука…
Баландину хватило одного-единственного взгляда, чтобы все понять. Окоченевшее в неестественной позе тело на кровати, кровь на подушке и на пальцах Рогозина, запахи мочи, спермы и рвоты – все это говорило само за себя.
Мигом протрезвев, Баландин подскочил к приятелю, сгреб его за грудки и рывком поставил на ноги.
– Ты что наделал, студент?! – яростно прошипел он прямо в остекленевшие от скотского ужаса глаза Рогозина. – Ты что тут наковырял, сучье вымя?! Ты же ее замочил, недоумок!
– Зн…аю, – заикаясь, с трудом выговорил Рогозин. – Что будет, Баланда? – спросил он, с надеждой глядя в перекошенное лицо приятеля. – Что теперь будет, а?
– Тюряга будет, – ответил Баландин и с отвращением оттолкнул его от себя. – Ну и козел же ты, братуха. Нажрал плечи на папашиных харчах! Сила есть – ума не надо.
– Как – тюряга? – тупо переспросил Рогозин. В отличие от Баландина, он, казалось, с каждой минутой делался все пьянее. – Мне нельзя в тюрягу. У меня экзамены..
– Вот пидор, – возмутился Баландин. – Экзамены у него. Все, брат, сдал ты свои экзамены… Да погоди ты, не трясись Перестань выть, сука!!!
Рогозин испуганно замолчал и выпустил руку приятеля, за которую цеплялся, как утопающий за соломинку. Баландин задумался, хмурясь и кусая губы.
Наконец он вздохнул, приняв какое-то решение, и оглянулся на кровать. Лицо его досадливо сморщилось.
– Ладно, – сказал он со вздохом. – Черт бы тебя побрал… Какая баба была!.. Машина есть?
– Папашина “в-вольво” в гараже, – с запинкой откликнулся Рогозин.
– Ключи?
Рогозин торопливо закивал.
– Иди вниз, выгоняй машину. Багажник открой… Только тихо! Не вздумай еще кому-нибудь покаяться. С машиной-то справишься?
Рогозин снова кивнул, – Да? – с сомнением переспросил Баландин. – Если справишься так же, как с ней, – он кивнул в сторону постели, – то лучше не надо… Ладно, ладно, не заводи опять свою волынку… Ступай. Стой!
Рогозин замер в дверях и медленно обернулся.
– Что? – испуганно спросил он.
– Штаны застегни, придурок, – криво усмехнулся Баландин.
…Через три минуты из окна мансарды вывалился какой-то продолговатый, завернутый в простыни тюк и с тяжелым треском приземлился в кустах сирени, росших на заднем дворе рогозинской дачи.