Мадам Ортанс. Ничего, деточка, найдутся люди, которые вас поддержат. Я вас так понимаю. Разве можно устраивать сцены из-за каждого пустяка? Разве немножко радости, втайне от всех, — это не счастье? Вы как мышь. Смените воротник, моя лапочка.
Пианист (повержен, но героически сопротивляется). Только после марша из «Тангейзера». (Хнычет.) Не думайте, что я не люблю свою жену. Двенадцать лет не перечеркнешь. Я мог бы положить ее в больницу. Она неизлечима, меня бы никто не упрекнул. Но я оставил ее дома, несмотря на ее болезненную ревность. Я нанял прислугу, женщину, на которую могу положиться. Но сколько это стоит! Иногда я чувствую себя таким одиноким!..
Мадам Ортанс. Вам нужна родная душа, которая бы вам помогла, а не прибавляла терзаний. Вот и все! Нужен кто-то, кто разделял бы ваши чувства.
Пианист (стонет). Я как арфа. Любое неосторожное прикосновение может меня разбить.
Мадам Ортанс. Вы артист. А артист вне искусств не должен иметь никаких переживаний. Маленькие удовольствия — да, но не больше. Все остальное — музыке. Вы обратили внимание, что в нашем оркестре все неприятности — только из-за этой тронутой?
Пианист. Она тоже арфа!
Мадам Ортанс. Да, но с испорченными струнами! Уйти из оркестра — так, по капризу! И как раз перед «Кубинской негой»… Леона, деточка, будьте добры, пойдите посмотрите, что там с этой дурой! Наверное, слезами весь туалет залила!
Леона встает и уходит.
Чувство — это, конечно, прекрасно, по нельзя же срывать программу. Ведь каждый из нас в любую минуту может потерять свое место. Патрон всюду рыщет. Не знаю, что с ним сегодня, словно чует что-то. (Начинает торопливо разбирать партитуры.)
Патриция (Памеле, продолжая разговор, неожиданно принявший дружеский оборот). Все-таки она гнусно ведет себя. Во-первых, война, о таких вещах вообще не нужно вспоминать. Я тоже, как и все, была за Сопротивление. Каждый вечер слушала передачи из Лондона. Словом, делала, что могла. Ведь у меня на руках была старая мать. Надо же было ей чем-то жизнь скрашивать!
Памела. Она все еще живет с вами?
Патриция (с хихиканьем, в котором слышатся железные нотки). Конечно! Бедная клянча! Это я ее так ласково называю. Она теперь мой грудной ребенок. Я решила посвятить ей свою жизнь. Ей и моему искусству — кроме этого, да еще моего уютного гнездышка, для меня в жизни ничего не существует.
Памела. А вот я, представьте себе, ни за что бы так не смогла! Когда я езжу к своей в Батиньоль — она неплохо живет, она консьержка — вначале я рада. «Здравствуй, мамочка! Как поживаешь, мамочка?» Мне кажется, что я опять стала маленькой. Она готовит мне баранину с фасолью — фасоль — ее любимое блюдо, — но уже на третьей ложке мы начинаем орать друг на друга. Тарелки летят в воздух, и я выскакиваю из дома.
Патриция (хитро). Не надо думать, что у нас с клянчей все тишь да гладь! На старости лет она стала совсем как маленькая! По любому поводу капризы. Но я с ней строга-а-а! Вижу — хочет, мошенница, стащить конфетку, сразу по пальцам — бац! Она, конечно, ничего, похнычет-похнычет, зато потом как шелковая. Самое трудное — это, конечно, с «пипи» и «кака»: сколько ни заставляю ее проситься, никак не хочет слушаться.
Памела. Ничего, надо перетерпеть. Со временем перестанет.
Патриция. Да ей скоро восемьдесят, вряд ли успеет научиться. Но и в этом отношении я решила быть железной. Я переодеваю ее три раза в день. И если она в промежутке забудется — тем хуже для нее. Но иногда можно подумать — она делает нарочно. Я уже при полном параде, в перчатках, выхожу на работу — а она просится!
Памела. С ними надо быть строгой. Когда моя дочка жила у меня…
Патриция (перебивая). Представляете себе, что она придумала прошлой зимой? Стала большой палец сосать!
Памела. Моя мать мазала мне горчицей. Но как со стариками — я не знаю.
Патриция. Горчицей, еще чего! Да для нее это лакомство! Она обожает горчицу! Она обожает все, от чего ей плохо! Что бы было, если бы я разрешала ей есть все, что она хочет! Но я, если вижу, — сразу по рукам! И за обедом без десерта! Это для нее самое страшное! Да у меня бы все деньги только на сладкое и уходили, если бы я ей разрешала!.. Но тут у меня принцип. Чтобы в доме — ни конфетки! Если кто-то приходит в гости и приносит, я прячу коробку и даю по одной, раз в неделю, в воскресенье — и то, если хорошо себя ведет! Вы бы послушали, как она хнычет перед буфетом, где они лежат, если она наказана. «Конфетку!.. Конфетку!» Совсем дитя малое!..
Памела. Да это все для их же пользы! У них от сладкого зубки портятся!
Патриция (с такой же злобной усмешкой). Бедная клянча! У нее они все давно выпали! Но здесь, вы понимаете, дело принципа. Только начни им уступать…