— Мужука свово вспомнила? — спросила Мария Ивановна, не удивляясь слезам Марии. — Да пес с им, с кобелем поганым! Вона у Насти да у меня мужуки на фронте пропали, ребятишки с болезней померли маненькими. Молоденькие ведь остались! Больше такого случая нам не представилось, чтобы кто замуж взял. Ну, а так погулять, покуда были молодые, хватало.
— И теперя — только помани! Спьяну-то нет разницы! — сердито вставила Анастасия Филипповна.
— Ну не в том дело. Мы вон с Наськой с самой после войны по свету переползаем. Вдвоем смелее, — продолжала утешать Марию тетка. — Тут поживем, надоест, дальше подались. Зарабатываем хорошо, сыти, одеты — чего еще надо? И ты проживешь, не тушуйси! И мужука найдешь. Ну, не взамуж — тут молоденьких для энтого хватат. А для веселья найдешь.
Мария засмеялась, вытерла досуха щеки полой халата, откусила картошку. Разница между ней и этими тетками была вовсе невелика, но чувствовала она себя с ними молодой и несмышленой.
— Погоди-ка, — Анастасия Филипповна поднялась и быстро потрусила в комнату. Подвигала чемоданом, пощелкала замком и вернулась с бутылкой.
— Берегла от простуды, — подмигнула она Марии, — но ниче, можно пропустить для настроения, крепше спать станем. Давайте, девчата, для хорошей компании…
В плите жарко плавился уголь, сухое тепло, желанное ознобленному телу, разморило Марию. Она сидела, прислонясь спиной к нагревшейся стене, смотрела вполглаза в раскрытое поддувало, где на горке золы и угольков играли синие и багровые отсветы, улыбалась. По телу разливались истома и блаженство. И все виделось преодолимым.
Женщины не тревожили ее, разговаривали о своем. Мария поднялась через силу и побрела спать. Сквозь дрему слышала, как легли, повозившись и громко поворчав друг на друга, как укладывала пришедшая мать расшалившихся снова детей. Потом где-то среди ночи вернулась Лина, и уже под утро — светало — заявилась последняя жиличка, малолетка. Она долго барабанила кулаками в дверь, никому не хотелось подняться, хотя все проснулись, потом Мария Ивановна — прошлепала босиком в переднюю, отперла.
— До свету шляисси, сучошка! — заворчала она. — Другой раз не пустим, ночуй у кого гуляла!
— Прямо, не пустили! — фыркнула малолетка и принялась грохать сначала сапогами, потом дверцей шкафа, потом тазом на кухне. Легла и мгновенно засопела носом, заснули и остальные.
А Мария из-под полуприкрытых век глядела в окно: там всходило над заиндевевшим сверкающим шифером крыш малиновое, без Лучей, здешнее солнце. Бабка, прабабка, деды — по главной материнской линии — когда-то в этих краях тоже смотрели на восходящее солнце. Теперь вот она смотрит. «Зверь забудет края родные, человек ни за что на свете: наяву он о них не вспомнит, так во сне он туда придет. Потому ль, что там кости предков, потому ль, что там игры детства?.. (на вопрос этот нет ответа). Но во сне он туда придет…»
Вахтенный «зилок» вез их сначала тайгой — там еще лежал в кюветах и в глуби снег, — потом берегом ожившей, поскрипывающей льдом реки, потом долго стройплощадкой до участка.
Тайга была сведена, выкорчевана в округе гектаров на сто с лишком, площадка спланирована бульдозерами, вырыты котлованы под фундаменты. Сколько видел глаз, до самой реденькой, изуродованной леспромхозом тайги, лежала взъерошенная, кое-где обтаявшая уже от снега земля, по дорогам, перекрестившим эту землю вдоль и поперек, ползала всякая, досель Марией не виданная техника. В котловане, где работала их бригада, светили мощные прожекторы, забытые первой сменой; и странным при полном безлюдье казался мертвенно-белый свет, озарявший словно бы на полуслове запнувшиеся два бульдозера.
Их бригада потянулась к бытовке. Набились в вагончик, включили еще не остывшую электропечь, обложенную силикатным кирпичом, сели додремывать, дожидаясь первого самосвала с бетоном.
Мария Ивановна, как бы закрепляя начатую вчера дружбу, положила голову, замотанную шерстяным платком, на плечо Марии. «Я подремлю еще? И ты привались ко мне, давани. Когда еще бетоновозка-то придет…» — «Спите, девки, — подхватила Анастасия Филипповна. — Сну нет, не купишь. За песни да за сон не надо целый милиён! Как ты, Маруся, нонеча? Голова не болит, похмелиться не надо? А то бы я сбегала. На наш щет, на ваши деньги!» Мария отвечала, что чувствует себя сегодня вроде получше с утра, а что касается похмелки, то за ней дело не станет.
— Да ланно пустое молоть! — сердито оборвала их Мария Ивановна. — Пьяницы каки отыскались! Мало без вас ее хлещут. Дайте поспать…
Пахло от нее чем-то знакомым, деревенским, кислым — это, наверное, стойко хранил запах пуховый платок. И крепко ударяло «Беломором»: старухи всю дорогу смолили в вахтовке папиросы. «В мозгах продират, ты тоже привыкай», — объяснила Анастасия Филипповна, когда Мария спросила, чего это они так усердствуют с утра, себя и людей не жалеют. «Если есть оно, здоровье, дак есть, — отмахнулась Мария Ивановна. — У меня вон как голова болеть начинает, мочи нет никакой, дак ты тут хошь кури, хошь не кури!..»
Сейчас она и на самом деле задремала, всхрапнула тяжко и, очнувшись, строго выпрямилась, поправила съехавший платок, продолжала клевать носом, уже сидя прямо. Мария тоже слышала, что неодолимо уходит в дрему: в Москве три часа ночи, самый сон.
Дверь бытовки, распахнув, швырнули наотмашь. Влетела Софья Павловна Ефимова, начальник их СМУ, спросила на торопливом полукрике:
— Валя? Досыпаете? «Зилок» с бетоном пришел, давайте, девчата! Днем, как подразвезет, еще бабка надвое сказала, пройдут ли машины в котлован… Жарко обещает солнце.
— Сыпали-сыпали… — отозвалась недовольно Валентина, молодая, очень физически сильная женщина, их бригадир. — Всю глину с карьеров на съезды ссыпали… Неужто опять без бетона загорать будем?
— Не от меня зависит! — Софья Павловна, раздобыв в кармане пачку «Шипки», прикурила от спирали электропечи и снова поторопила: — Валя, ждет парень. Новенький, не набаловался еще, раньше всех проскочил, так вы уж его не держите…