Наташа легонько поднялась, целомудренно запахнула халатик и просяще произнесла:
— Может, пойдем уже?
— Куда? — не врубился Алеша.
— В спальню. Или ты собираешься всю ночь на кухне провести?
— Ох, — спохватился он. И почувствовал, как сердце с флегматичного шага перешло на размашистую степную рысь.
Была у его супруги такая природная способность — изменять аллюр Алешиного сердца легким прикосновением влажных от росы пяток, не прибегая к стременам и уздечке. Так обращались со своими крылатыми конями симуранами древние мифические всадницы, населявшие просторы единого континента за сотни тысячелетий до того, как тот распался на привычные сегодня Евразию, Африку, Австралию с Антарктидой и обе Америки. Русь покрестится много, много позже, и падет неприступная Троя, и глобальное наводнение поглотит гордую, но самонадеянную страну Атлантиду, дерзнувшую встать вровень с богами, и молодой корреспондент Алеша Сурков сойдет с электрички в высокую, по пояс, траву возле ничем не примечательной деревни Знаменка, не подозревая даже, какие удивительные встречи, открытия и приключения ждут его впереди…
Поэтому всякий раз в моменты близости его будто волной накрывало странное чувство: что вот она перед ним, гостья иной реальности, столь далеко заблудившейся во временах и пространствах, что не оставила на Земле ни единого материального следа, только смутные догадки этнографов да бредни литераторов, подвизающихся на ниве «русского фэнтези».
Сама Наташа, к слову, не прилагала для этого ровным счетом никаких усилий: она просто была — и все. Абсолютно покорная, абсолютно страстная, нежная до умопомрачения, она вызывала у Алеши неизменный восторг каждым изгибом тела, ослепительным разворотом ключиц, повлажневшим локоном, прилепившимся к виску, — и горделивую мысль, радостно пульсирующую в голове, что вот, мол, это все ради меня, меня она выбрала среди трех с половиной миллиардов мужиков на этой чертовой планете, сказать кому — не поверят…
Наташа сегодняшняя мирно посапывала у него на плече. Алеша скосил глаза, улыбнулся, борясь с желанием тихонько дунуть в златокудрую макушку, и неожиданно понял, что сам не уснет ни за какие коврижки. Поразмыслил над причиной — и чуть не сплюнул от досады.
Сыщицкий зуд, будь он неладен. Назойливый, как крошки от печенья, — вовремя не вытряхнутые с простыни, они вполне способны свести на нет самый романтический сценарий предстоящей ночи…
Он полежал еще немного, потом с осторожностью, на какую только был способен, выскользнул из-под одеяла и прошлепал босыми ногами на кухню. Мельком посмотрел на часы: начало первого, поздновато для светского звонка… А, наплевать.
Айлун отозвалась почти сразу: то ли принимала поздних (ранних) гостей, то ли несла круглосуточную вахту возле собственной мобильной трубы…
— Добрый вечер, Айлун, — поздоровался Алеша. — Точнее, доброй ночи. Это Алексей, корреспондент из газеты, я был у вас на днях…
— Я помню, — отозвалась она с готовностью, и Алеша различил незнакомый женский голос на заднем плане.
— Принимаете гостей?
— Тетя Фатима приехала из Коканда, на выходные. Решила проведать… Ну, и посмотреть, как я устроилась.
— Понятно. Вроде как инспекционная поездка, — кивнул «сыщик», подумав, какое впечатление произведет на тетушку вид из общежитского окна на городскую свалку. — Айлун, у меня к вам неожиданный вопрос… Вы можете описать фургон, который стоял в тот вечеру табачного киоска?
— Фургон?
— Фургон или микроавтобус… В прошлую субботу — там, где вас высадил Зарубин.
— Так ведь я его почти не запомнила. Серый, а может, темно-синий. Не «газель», ее бы я узнала. Какая-то иномарка. Ехал издалека — может, из соседней области… («Кто тебе звонит, девочка моя? — Один знакомый журналист. — О боже, он не принесет нам беды? У тебя в порядке временная прописка?»)
— Почему вы так решили?
— Потому что он был весь в грязи — и номера, и даже дверцы. Но ведь в городе дождя не было…