Затем, после государственного переворота, Ругон, в свою очередь, оказал услугу Дюпуаза, назначив его
супрефектом Брессюира. Молодой человек, которому не исполнилось еще тридцати лет, пожелал блистать в своем родном краю, неподалеку от отца, чья скупость отравляла ему
существование с той самой минуты, как он окончил коллеж.
– А как здоровье папаши Дюпуаза? – спросил, не поднимая глаз, Ругон.
– Слишком даже хорошо, – ответил тот напрямик. – Он выгнал свою последнюю служанку за то, что она съедала три фунта хлеба. Теперь он поставил за дверью три заряженных
ружья, и когда я прихожу повидать его, мне приходится вести с ним переговоры через забор.
Не переставая болтать, Дюпуаза наклонился и стал кончиками пальцев ворошить остатки полуистлевших в бронзовой чаше бумаг. Заметив эту проделку, Ругон мгновенно поднял
голову. Он всегда немного побаивался своего бывшего компаньона, чьи кривые белые зубы напоминали клыки молодого волка. Работая вместе с ним, Ругон неукоснительно следил,
чтобы в руках Дюпуаза не оставалась никаких компрометирующих документов. Заметив сейчас, что Дюпуаза старается разобрать не тронутые огнем слова, Ругон бросил в чашу
кипу горящих писем. Дюпуаза отлично понял его. Он улыбнулся и шутливо сказал:
– У вас сегодня большая стирка.
И, взяв ножницы, стал орудовать ими, как каминными щипцами. Он зажигал о свечу потухающие письма, давая прогореть в воздухе плотно скомканным бумажкам, перемешивал
тлеющие обрывки, как перемешивают спирт, горящий в бокале с пуншем. По чаше пробегали яркие искры; голубоватый дымок, извиваясь, медленно тянулся к открытому окну. Пламя
свечи то начинало метаться, то поднималось прямым, высоким языком.
– У вас свеча горит, как над покойником, – усмехнувшись, заговорил Дюпуаза. – Какие похороны, мой бедный друг! Сколько мертвецов надо закопать в этом пепле!
Ругон хотел было ответить, но из передней снова донесся шум. Мерль во второй раз пытался загородить от кого то дверь. Голоса становились все громче.
– Делестан, будьте так добры, посмотрите, что там происходит, – попросил Ругон. – Если выгляну я, сюда набьется толпа народа.
Делестан вышел и сразу же прикрыл за собою дверь. Но тотчас просунул назад голову и прошептал:
– Это Кан.
– Ну, ладно, пусть войдет. Но только он один, слышите?
Вызвав Мерля, Ругон повторил свое приказание.
– Прошу прощения, дорогой друг, – обратился он к Кану, когда курьер вышел. – Но я занят по горло… Сядьте рядом с Дюпуаза и не двигайтесь. Иначе я выставлю вас обоих за
дверь.
Депутата, казалось, ни в малейшей степени не смутил грубый прием. Он привык к характеру Ругона. Взяв кресло, он сел возле Дюпуаза, который закурил вторую сигару.
– Становится жарко, – переводя дух, сказал Кан. – Я с улицы Марбеф; думал, что еще застану вас дома.
Ругон не ответил; наступило молчание. Он комкал и бросал бумаги в корзину, которую придвинул к себе.
– Мне нужно поговорить с вами, – снова начал Кан.
– Говорите, говорите. Я вас слушаю.
Но депутат сделал вид, будто только теперь заметил беспорядок, царивший в комнате.
– Чем это вы занимаетесь? – спросил он с безукоризненно разыгранным удивлением. – Вы, что же, переезжаете в другой кабинет?
Сказано это было с такими естественными интонациями, что Делестан не поленился встать и сунуть ему под нос «Монитер».
– Боже мой! – воскликнул Кан, заглянув в газету. – А я то считал, что все это было улажено вчера вечером. Прямо гром среди ясного неба! Мой дорогой друг…
Кан встал с места и начал пожимать руки Ругона. Тот молча глядел на него; на толстом лице бывшего председателя Государственного совета легли возле губ глубокие
насмешливые складки.