Никто не сказал ни слова, пока запись не закончила воспроизводиться, и даже некоторое время после этого.
Я ощущала на себе взгляд Джона, когда провела пальцами по своим длинным темным волосам, убирая их с лица.
Мой приёмный брат Джон был единственным человеком в комнате. Пока я наблюдала за его лицом, он сжал мои пальцы своими, используя ту руку, на которой недоставало двух пальцев.
Глядя на неё, я подумала, что раньше он никогда не прикасался ко мне этой рукой. Похоже, он перестал стесняться отсутствующих пальцев.
В последнее время он немало прикасался ко мне этой рукой.
В моей голове промелькнул проблеск того, каким он был в Сан-Франциско, и прежний Джон наложился на нового. Я увидела его в те времена, когда он полдня работал в кунг-фу студии, а другую половину дня посвящал управлению технической компанией с какими-то друзьями. Я помнила парня, который навеселе всякий раз принимался болтать о политике; который работал волонтёром в приютах для бездомных и учил самообороне жертв домашнего насилия; который каждые несколько недель встречался с новым парнем; который становился объектом влюблённости буквально каждого ученика в его кунг-фу классе — и женского, и мужского пола.
В те дни он постоянно смеялся.
В те дни он был таким другим, что сейчас я едва помнила того другого Джона.
Однако он вновь начинал выглядеть как прежний Джон.
Он нарастил обратно большую часть мышц, упорно тренируясь в mulei, боевом искусстве видящих. Он опять ввязался в политику вместе со своим бойфрендом Дорже. Он удовлетворял свою страсть к политике, сидя на уроках с Вэшем и его монахами и изучая те громадные тома видящих, которые, честно говоря, казались мне до слёз скучными. Он даже вновь начал медитировать — может, даже больше, чем во время нашего проживания в Калифорнии.
Но его лицо никогда не будет таким же, как раньше.
Черты его лица ожесточились. Что-то в его глазах орехового цвета содержало глубину, которой там прежде не было. Там также жила печаль, даже когда он улыбался. Даже когда он казался в целом счастливым, эта сложная глубина проступала в его радужках.
За последние несколько месяцев отросли его волосы того же грязно-блондинистого оттенка, что и у нашего человеческого отца. Он убирал их на манер видящих, заколкой-зажимом у основания шеи.
Я гадала, не был ли этот зажим подарком Дорже.
Я чувствовала, как он пристально смотрит на меня. Я видела беспокойство в его человеческом свете, пока он всматривался в мои глаза.
Я знала, что моё лицо выдавало что-то, но я не знала, что именно.
Подняв взгляд, я посмотрела на изображение, застывшее на настенном мониторе: мой муж, Ревик, холодно смотрел на мужчину перед ним глазами, лишёнными всякого выражения, всего, что было мне знакомо. В этом взгляде я не видела ничего от мужчины, за которого вышла замуж.
Я даже не узнавала в этом взгляде ничего от Сайримна, мужчины, которого я узнала, пока жила с Повстанцами.
Этого мужчину с кадров камер видеонаблюдения я не знала вовсе, и хоть они всё это мне объясняли бесчисленное количество раз, я всё равно не понимала.
Может, я не хотела понимать.
Мы сидели вокруг массивного полуорганического стола в конференц-зале, который находился, наверное, на пятнадцать этажей под землёй.
Весь этот комплекс ощущался одновременно древним и на удивление футуристичным.