И когда я поспешил домой, чтобы рассказать де Лоне об оскорблении, которое мне было нанесено, в моей голове всплыло воспоминание о тех словах, что произнесла мадемуазель де Труакантен за несколько дней до этого:
– Если бы как-нибудь промыслом Божьим этот никчёмный король был смещён и надвигающаяся гражданская война предотвращена, скольких страданий избежала бы Франция!
Да, Mordieu!(Смерть Господня! – франц.) Я решился! Моя рука станет Божьим промыслом, и одним смелым ударом я добьюсь победы для Гастона Орлеанского без резни сражения. Один человек должен умереть – Людовик Дурацкий (так я титуловал его в своём гневе), и его смерть избавит многих женщин от слёз вдовства.
Мой кузен, казалось, испугался моей ярости и решимости, о которой я ему поведал, и сначала пытался отговорить меня. Но когда, успокаиваясь, я стал убеждать его и показал, какую победу это принесёт герцогу Орлеанскому, он заколебался и наконец предложил мне посоветоваться с мадемуазель де Труакантен и руководствоваться её суждением.
Я согласился на это и, взяв экипаж де Лоне, поехал на Рю де л’Эпе.
Я нашёл Мадлен в сильном волнении, ибо её только что известили о том, что произошло в Лувре; и, увидев меня, она, не выбирая выражений, высказала своё негодование по поводу грубого оскорбления, которому я подвергся.
– Король пожалеет, не волнуйтесь, – воскликнул я, – но лишь пока не…
– Пока что?
– Пока не станет слишком поздно, – пока не пробьёт его час!
Она отпрянула от меня, и её щеки смертельно побледнели.
– Вы намерены убить его? – ахнула она.
Я хладнокровно рассказал ей, что было у меня на уме, добавив, что пришёл к ней, чтобы она, ставшая в моей жизни путеводной звездой, могла дать мне совет в этом отчаянном положении. Я также не забыл отметить, какое разрешение это обеспечит затруднениям орлеанистов.
После того как она превозмогла естественное отвращение, которое поначалу моё намерение вселило в неё, она несколько минут серьёзно размышляла; затем, подняв свои чудесные глаза к моим, спросила:
– Сможете ли вы сделать это без опасности для себя?
– Думаю, да, – ответил я. – Более того, риск будет небольшой, ибо, когда король умрёт, герцог Орлеанский станет государем; и я не думаю, что он забудет меня.
– Тогда иди, – сказала она нежным, едва ли не полным слёз голосом, обвивая руками мою шею. – Иди, Эжен, и нанеси этот великий удар во имя благого и святого дела; а когда всё свершится, возвращайся ко мне – я защищу тебя, любовь моя, и если ты попросишь меня, то выйду за тебя замуж, чтобы никто впредь не попрекал тебя твоей бедностью, ибо я богата.
Моё сознание поплыло; я, казалось, опьянел от счастья, и на мгновение всё в мире, кроме этой восхитительной женщины, было позабыто. Затем, когда в моей голове проснулась память о мрачной действительности, я оторвался от этих цепляющихся рук и отправился устраивать свои планы.
На следующий вечер во дворце Бурдуа должно было состояться fête (празднество – франц.). Вот тогда-то я и сведу счёты с Людовиком Справедливым.
Глава III
Готовился я хитро и ловко, так чтобы не вызывать никаких подозрений, – ибо судьба Равальяка, последнего королевского убийцы, всё же была мне памятна, а у меня не было аппетита испробовать на себе brodéquin (испанский сапог – франц.) и кипящее масло. Кроме того, на будущее у меня припасено было счастье, и, помня о том, как мало я испытал его в прошлом, вполне естественно я цеплялся за жизнь, которая внезапно стала для меня драгоценной.Король, как я выяснил, вернётся в Лувр в одиночестве. Моим намерением было проследовать за ним, замаскировавшись служителем, спрятаться в его опочивальне и нанести удар, как только он останется один.
Хотя я и получил приглашение, но не рискнул присутствовать на fète; однако в замаскированном обличье (оставив всё же при себе шпагу, пусть и не было в ней нужды) зашёл в усадьбу Бурдуа, когда часы били одиннадцать.
Я бесцельно бродил по парку, наблюдая за освещёнными окнами, сосредоточенный разумом больше на Мадлен и скором будущем, чем на предстоявшей мне задаче, когда внезапно моё внимание приковал шёпот голосов чуть ли не на расстоянии вытянутой руки. Я остановился и, приникнув к дереву, стал осматриваться.