— Есть, — ответил Шебалкин по телефону.
Шланг-сигнал натянулся. Григорий Семенович медленно двигался вдоль судна, внимательно осматривая обросшие ракушками и зелеными бородами водорослей днище и корпус буксира. Все в общем-то нормально, если не считать вмятины с левого борта.
Осмотрев подводную часть судна, Григорий Семенович приказал вытаскивать его наверх. Он плыл к трапу, разглядывая близкое дно. Оно было захламлено, как городская свалка.
Торчали обрывки ржавых тросов и какие-то искореженные железяки, блестели консервные банки, валялись рыбацкие драные сапоги-бахилы, внахлест лежали цепи, листы железа, судовые фонари, колесные покрышки от автомашин, плетеные кранцы, обрубки шпал и горбылей, мотки проволоки, доски и даже велосипед, почти целый, не то брошенный, не то уроненный в воду. А уж про бутылки и говорить нечего. Где только не спускался он под воду, на разных широтах и меридианах, всюду встречал бутылки на дне, разных форм и емкости. Если бы он был собирателем, то у него была бы самая большая и самая диковинная коллекция бутылок.
Мимо обросших водорослями черных свай причала Григорий Семенович всплыл и полез на трап. И сразу же почувствовал, как тяжесть навалилась на плечи. Он с трудом поднялся по трапу.
С него сняли шлем, он с жадностью вдохнул теплый воздух, настоянный на запахах земли, порта и воды. Всякий раз, возвращаясь из подводного мрака, он с радостью ощущал на мокрых от пота щеках солнце, налетавший ветерок и не мог надышаться чистым вольным воздухом вместо шлангового, пахнущего резиной, сыростью и железом. Сколько лет выходил он из воды, сколько раз высвобождали его из скафандра, и все равно каждый раз его охватывала радость возвращения. Каждый раз вместе с водолазными доспехами снималось с него и душевное напряжение, будто возвращался он благополучно из разведки и теперь мог облегченно перевести дух.
Пока Веригин и Шебалкин снимали с него груза и манишку, отстегивали галоши, стаскивали водолазную рубаху, Григорий Семенович глядел на порт, залитый вечерним солнцем, на траулеры у причалов, на портальные высокие краны, без устали опускавшие длинные шеи в трюмы, на грузовые машины, шныряющие по причалам, на матросов, занятых своим делом на палубах, на докеров, окончивших рабочий день и идущих к проходной, — все было родным и близким.
Нет, человек никогда не привыкнет к морскому дну. Он родился на земле, и милее земли ему нет ничего. Порт, полный стука, бряка, лязга, заполошных звонков кранов, гудков машин, ругани докеров после черной воды и придонного холода кажется лучшим местом в мире...
***
Капитана Чигринова подвез в порт на служебной машине Иванников, разговор с ним оставил неприятный осадок. «Как у вас с ремонтом?» — спросил Иванников. «Не от меня зависит», — сухо ответил Чигринов. «Ну не скажите, — улыбнулся Иванников. — Капитан не последняя спица в колесе. Не мне вам объяснять, что на промысле нужны спасатели». — «Не понимаю, — вспыхнул Чигринов, — почему вопрос задан мне? Не лучше ли с ним обратиться к начальству мастерских?» — «Берите пример с капитана Щербаня. — Все так же снисходительно улыбаясь, Иванников кивнул на вишневую «Волгу», за рулем которой сидел Щербань. Он легко обогнал их, помахал рукой. — Щербань из ремонта всегда выходит раньше срока. Умеет контактировать с начальством ремонтных мастерских».
По тону, по улыбке Иванникова было не понять — не то советует, как надо действовать, не то иронизирует, осуждая такой метод.
Чигринов знал, что такое «контактировать». Но он не хотел действовать в обход положенных правил. Что положено — то положено. Ему претило, когда капитаны выколачивали, выпрашивали, выжимали, будто находились не у себя в порту, а бог знает где, ремонт будто бы их сумасбродная прихоть.
«Алексей Петрович, все же когда можно надеяться на готовность вашего буксира?» — гнул свою линию Иванников. «Если ремонтники не подведут, то, думаю, через полмесяца». — «Если... Думаю... — Иванников убрал улыбку. — Нельзя ли поконкретнее?» — «По графику — двадцать пятого июня». — «Мы просим вас, Алексей Петрович, ускорить ремонт. Привлеките команду, объясните матросам. Люди поймут, если им объяснить».
Тон начальства был вежливо-приказным.
Люди поймут — это верно. Вот ремонтники понять не могут! То у них сварщика нет, то материала! И почему-то за все эти безобразия должен отвечать капитан. Вот разобрали главный двигатель, а прокладок нет. Старший механик еще и на берег не сходил — день и ночь в машине, вся команда работает. Но все равно в срок в море не выйти.
Чигринов, перебирая на столе ведомости на ремонт, вспомнил вежливый тон Иванникова, его неторопливые жесты, усталость в глазах. Говорят, на других он покрикивает, но с Чигриновым всегда вежлив, хотя за этой вежливостью чувствуется холодок. Когда-то Иванников был у него старпомом. Но однажды стал рассказывать, как участвовал в штурме Кенигсберга, не зная, что Чигринов брал этот город. Задав два-три вопроса, Чигринов понял, что Иванников, мягко говоря, приукрашивает свою биографию. Тогда они с ним поняли друг друга, и с той поры в молочно-белых глазах Иванникова всегда угадывалось затаенное недоброжелательство.
В дверь постучали.
— Да, — откликнулся Чигринов.
Широкое лицо Грибанова слегка распарено, поредевшие седые волосы влажны и аккуратно причесаны.
— Прибыл, — по-военному доложил он.
Чигринов подождал, пока Григорий Семенович грузно опустится на диванчик.
— Осмотрел?